А утром приехал проверяющий. Аж из самой столицы. Из аппарата МВД. А аппарат МВД -- это вам не хрен собачий.. Хотя мне, признаюсь, после "беседы" с женой Костыля все стало по барабану.
Проверяющий отобрал несколько дел из моего сейфа и ушел с ними в специально отведенный кабинет -- работать. Работал он до обеда. После обеда проверяющий, полковник МВД Олег Юзбарович Мудашев, снова вошел в мой кабинет. На скуластом лице Мудашева были следы некоего томления духа. Наверно, ему, как и мне, хотелось пива... или, допустим, кумыса от любимой белой кобылицы. Я бы и сам с удовольствием выпил кумыса и посидел в тени юрты вместе с полковником Мудашевым, наблюдая, как ветер гонит волны по степи. Я, конечно, кумыса никогда не пробовал, но вот Штирлиц -- он срочную в братской Монголии служил -- говорит, что нормальная штука. Только привыкнуть надо.
-- Полковник Мудашев, -- сказал полковник Мудашев.
-- Старший оперуполномоченный капитан Петрухин, -- сказал я.
И началась проверка моей работы. За без малого шестнадцать лет моей пахоты в уголовном рыске проверок было немало... Я не знал, что эта окажется последней. Хотя, наверно, обязан был почувствовать что-то. Но ничего я сначала не почувствовал.
"Кумыс, -- говорил Славка Штирлиц, -- отличная штука. Сначала, конечно, не того... Зато потом! Только привыкнуть надо".
Привыкнуть, наверно, ко всему можно. Даже к министерским проверкам. Вот только надо ли привыкать?
-- А почему, -- спросил Мудашев, поднимая голову от бумаг, -- у вас, капитан, не подшит ответ на запрос в Петрозаводское управление?
-- Потому, что они не дали ответа. Полковник посмотрел на меня поверх очков и сказал:
-- То есть как?
-- Этот вопрос нужно задать им, товарищ полковник.
-- Интересно... как же выработаете, оперуполномоченный?
-- Сам не пойму, -- ответил я. -- Но дело-то ведь раскрыто, товарищ полковник. Даже без их ответа на запрос. Преступники в СИЗО отдыхают... В чем проблема?
Мудашев провел рукой по черным как смоль, без единой сединки, волосам, откинулся на спинку стула.
-- Проблема, -- сказал он значительно, -- в отношении к делу. В СИЗО преступники или не в СИЗО -- это второй вопрос.
-- Действительно, -- согласился я. -- Подумаешь, ерунда какая: раскрыли банду, у которой как минимум шесть грабежей, разбой и убийство. Это, конечно, вопрос второй. А то, что бумажки в деле нет, -- это первый.
-- Вы, Петрухин, сколько лет в розыске? -- доброжелательно спросил Мудашев.
Я ответил.
-- Странно, -- сказал он. -- Очень странно, что за столько лет работы вы не поняли: в нашем деле мелочей не бывает.
В нашем деле, сказал он. В НАШЕМ деле. Я вспомнил, как мы работали по этим отморозкам. Сколько было потрачено времени, сил и здоровья. Вспомнил, как гнали их по обледеневшим крышам на Охте, и Валька сорвался, сломал руку и, три ребра... В НАШЕМ ДЕЛЕ, сказал полковник Мудашев. Ну нормально!
-- ...как только вы, Петрухин, открыли сейф, -- доносился откуда-то издалека голос полковника, -- я сразу обратил внимание что у вас в сейфе клей лежит. А ведь не положено.
-- Что, простите?
-- Клей, говорю, в сейфе держать не положено. Не хотел на этом заострять ваше внимание. Зачем буквоедством заниматься? Мелочь в сущности. Но теперь вижу, что это, скорее, ваш стиль. Этакая присущая вам неряшливость. Я буду вынужден зафиксировать это в отчете.
И вот тут я понял: все! Все, не могу я больше. НЕ МОГУ. Перед глазами встало лицо Тамары -- Костылевой жены. И улица Некрасова в снежной пелене... И разрушенная улица Грозного, в который я уехал "лечиться" от улицы Некрасова. Шестнадцать лет я приземлял преступников всех мастей. При задержаниях часто слышал от них: мент. Мусор. Козел. Сволочь. Легавый... Я на них не обижался. Все нормально: я мент -- он жулик. За что ему меня любить? За последние несколько дней я услышав те же слова от нормальных людей -- от двух жен шин, связавших свою жизнь с сотрудниками милиции.
-- ...начинается с элементарной неряшливости в делах, а заканчивается выстрелом в своего товарища.
-- Что? -- спросил я. Видимо, я изменился в лице, когда понял смысл слов Мудашева. -- Что вы сказали?
-- Да вы успокойтесь, капитан. Я знаю, что по результатам служебного расследования к вам претензий нет. Но,
-- Товарищ полковник, -- перебил я. -- Позвольте кое-что уточнить.
-- Да? -- доброжелательно спросил Мудашев. Он вообще очень доброжелательно ко мне отнесся. Без лишнего буквоедства. Просто хотел как старший, более опытный товарищ помочь мне в НАШЕМ деле. -- Да? Слушаю вас, капитан.
-- Пошел ты на х..., товарищ, Мудашев.
* * *
В кабинет к Паше я вошел спустя час после объяснения с Мудашевым. За это время я успел тяпнуть сто граммов в разливухе, потом посидел в сквере на теплом апрельском солнышке, выпил бутылку пива. Потихоньку отошел, успокоился... потом вернулся в управу.
Паша был, конечно, уже в курсе. На меня он посмотрел шальными глазами: видно, ему уже тоже досталось.
-- Сядь, -- сказал он мне с плохо скрываемым гневом.
Я опустился на стул. Паша снял очки и бросил их на бумаги.
-- Ты что себе позволяешь?
-- Да, в общем-то, ничего особенного.
-- Ни х... себе! Ничего особенного? Мудашев сейчас сидит в кабинете у Петровича. Там знаешь что?
-- Догадываюсь, -- пожал я плечами.
-- Догадываюсь... Да хер ты догадываешься! Петрович валидол сосет.
-- Может, ему лучше задницу у Мудашева полизать?
-- Молчать! -- закричал Паша и хватил кулаком по столу. Очки подпрыгнули. Сильно он кулаком врезал, и это его немножко отрезвило. Он посмотрел на меня изменившимися глазами и сказал: -- Вылетишь, к черту, со службы, Борисыч. Ты что?
-- А я, собственно, с этим к тебе и пришел, -- ответил я тогда и положил на стол удостоверение, потом -- пистолет и печать. Следовало сдать и "сбрую", но было лень снимать куртку и пиджак... Паша враз успокоился, закурил и протянул мне пачку. Я тоже закурил.
-- Ну... ты чего это, Дима? -- спросил он.
-- Надоело, Пал Григории. Надоело... ты понимаешь? Выслушивать нравоучения от мудашевских надоело.
-- Всем надоело, -- сказал Паша. Он вообще-то нормальный мужик и толковый опер. Своих всегда как мог перед начальством прикрывал. -- Всем надоело. Думаешь, мне это нравится?
-- Нет, -- ответил я, -- я так не думаю.
-- Ну вот... а я их не посылаю, терплю.
-- А я не хочу, Паша. Дай-ка лист бумаги.
-- Зачем? -- спросил Паша.