За много лет я участвовал в нескольких подобных операциях, и они всегда поражали мое воображение. Гений ученых, которые придумали эту операцию, глубокая сосредоточенность квалифицированных хирургов — в моих глазах эта операция раздвигала перед медициной новые горизонты.
Стоя у изголовья, я неотрывно смотрел на пациента. Тот выглядел бездыханным трупом, как и остальные трупы, на которые я насмотрелся в своей жизни, и тем не менее он должен был воскреснуть и пробыть среди живых еще много лет.
В течение следующего часа я наблюдал за быстрой и ловкой работой главного хирурга, который состязался в скорости со временем, чтобы не опоздать и восстановить поврежденную артерию. В операционной повисла напряженная и нервозная атмосфера, но не только из-за сложности проводимых манипуляций. Дело в том, что значительный процент смертности среди пациентов вызван не самой операцией, которая практически всегда проходит успешно, а тем, что человеческий организм не всегда может восстать из мертвых. Операция успешна, но ее последним аккордом может стать смерть пациента, и это не шутка, а реальность, о которой слишком хорошо знают те, кто работает в операционной.
Когда операция завершилась, мы с огромным энтузиазмом взялись за реанимацию. Холодная кровь переливалась обратно в жилы, я добавил анестезии, чтобы пациент не проснулся слишком быстро. Потом я снял с головы пакет со льдом, чтобы головной мозг мог согреться. Пока холодная кровь медленно нагревалась, хирурги ввели тромбоциты для улучшения свертываемости. Затем с обеих сторон сердца мы наложили электроды, в надежде, что дефибриллятор его «заведет».
В эту минуту мы затаили дыхание. Если сердце не забьется, пациент умрет. С третьей попытки оно начало мерно биться. Несколько минут мы молча смотрели на сердце. Потом сшивающий хирург шагнул вперед и скрепил грудную клетку. Вскоре воскресшего увезли в послеоперационную.
Я был одним из первых, кто приветствовал его в минуту пробуждения. Он только отходил после наркоза, но знал, где он, и был очень рад этому. Я думаю, что он уже не чаял остаться в живых. Увидев меня, он слабо улыбнулся.
«Ребята, я видел вас в операционной», — сказал он.
Хотя его голос звучал совершенно отчетливо, я не сразу понял, что он хочет сказать, и похоже, был в недоумении.
«Повторяю: я видел вас в операционной, — продолжил он. — Моя душа рассталась с телом и парила под потолком».
«Да как это может быть? — подумал я. — Он же был заморожен!»
«Да, — уверял он. — Я видел, как ты стоял во главе стола, я видел, как хирург латал мою артерию, я видел, как медсестра…» Он сказал, сколько было хирургов в операционной, где они стояли, что делали медсестры и что-то еще. Стало ясно, что он наблюдал за нами.
В его слова верилось с трудом. Анестезиолог с двадцатипятилетним стажем, я видел сотни пациентов, которых привозили в операционную, когда они уже готовились отдать Богу душу. Находились такие, которые утверждали, что во время остановки сердца встречались с умершими друзьями или видели свет в конце туннеля, или утверждали, что видят светящихся существ, но я списывал это всё на разыгравшуюся фантазию и рекомендовал обратиться к психиатру. Как говорил один из моих преподавателей в мединституте: «Если это нельзя потрогать, услышать или увидеть, значит — это область психиатрии».
Но у этого человека был особый случай. Он очень точно описал операционную. Он не подавал признаков жизни, когда деятельность сердца и мозга уже прекратилась, но он бодрствовал.
«Но ваше сердце остановилось, — возразил я, — ваш мозг бездействовал. Как вы могли что-то видеть? Ваша голова была обложена льдом».
Но «замороженный» стоял на своем и перечислял подробности увиденного в операционной. Он рассказывал про скальпели и ножницы, он правильно описывал хирургические манипуляции.