Я отпустил Карлоса. Ох, как же я теперь жалею об этом!.. Не знаю, как складывались ваши отношения, милая барышня, но он любил вас. По-настоящему любил. Он был одним из немногих, кто знает, что это такое.
Аня смотрела в пьянеющее лицо своего собеседника. Вилли не был красив, нет. Широкий, приплюснутый нос, узкие ироничные губы. Но глаза…Глаза завораживающие для тех, кто знает толк в «богатстве внутреннего содержания».
— Я полагала, что он любил вас. Ни о ком Карлос не говорил с таким… уважением.
— Прекратите, девочка. Вы, действительно, могли бы вытащить его, увезти отсюда, нарожать детей. Но вы предпочли человека надежного и состоятельного. Все верно, — здесь у нас не место и не время для личного подвига… Странно, что вы все же пришли. Мне жаль вас: совесть — тяжкое бремя… Сейчас я понял, что некая элегантная дама, рухнувшая в обморок на панихиде, были вы. Уловил что-то в пластике, в повороте головы. Хотя видел её мельком, обратил внимание на черную вуалетку и какие-то очень легкие и скорбные руки… Ха-ха… Представляете — боль смертельная, а тайная часть моего подлого существа замечает краски, формы, движения…
— Это не так. Про расчетливость, про нечистую совесть… Я вышла замуж после того, как окончательно потеряла Карлоса. Он ушел, не объяснив мне причин. Было понятно — причина — вы. Он предпочел обойтись без объяснений, потому что не хотел, чтобы я возненавидела вас.
Вилли налил себе ещё водки: — Одинокая пьянка — мерзость… запомните: не я отнял его у вас. Карлос оставил меня. И больше не возвращался. — Он заметно опьянел, взгляд застилала злая муть.
— Почему же он покончил жизнь самоубийством здесь, в вашей мастерской?
— Самоубийство? Э-э, нет… — Вилли покачал длинным тонким пальцем. Нас не проведешь, леди. Накануне он звонил мне, просил о встрече и совете… Я размечтался… Накупил всего… Торопился сюда… Прихожу…
Аня напряглась, впившись пальцами в дерматиновый подлокотник.
— Думаю, вы особа не слабонервная. Окно распахнуто. На полу валяется пиджак с оторванным рукавом, разбросаны краски, бумаги. Высовываюсь — внизу крики, толпа.
— Нет! — Аня закрыла лицо руками.
— Раз так — не стану показывать вам свои живописные фантазии по этому случаю. Замечательный родился по печальному поводу холст — только белое, черное, красное: страсть, любовь, смерть.
— Вы говорите, — пиджак…
— Да, — он боролся! Отчаянно сопротивлялся… Его убили и сделали это почему-то именно в моей мастерской. Я вернулся слишком рано — только потом вспомнил, что меня чуть не сбили на лестнице два скользких и вонючих, мчащихся вниз.
— Но ведь было же следствие?! Разве никто не заметил следов борьбы? Почему вы не сообщили в милицию?
— Ах, Карменсита… Напрасно он любил нас. Мы не стоим того — слабые, дрожащие за свои нежные шкурки зверьки… Едва я сообразил, что произошло, зазвонил телефон. — «В вашей квартире, Вильям Ульрихович, только что произошло самоубийство. Выбросился из окна ваш пылкий друг. Если вам или кому-то другому покажется, что это не так — версия ещё более печальная: вас обвинят в убийстве любовника. Из ревности, конечно. Улики мы гарантируем».
— И что? — Торопилась Аня услышать все до конца, замечая, как все сильнее пьянеет её собеседник. Язык Вилли заплетался, на него наваливалась спасительная сонливость.
— Вам известно, в какое время мы живем, где и когда? Мне — да. Я испугался. Спрятал пиджак. Убрал с пола разбросанные краски. Я сказал: «Прости меня, Ларсен. Я найду их сам».
— Нашли?! — Подалась вперед Аня.
— Увы, детка, это успокоительные иллюзии. Жажда мести — наркотик смертельно раненного. Чтобы не сбрендить, можно понаслаждаться батальными сценами воображаемой расправы. Но не советую увлекаться ими. — Он сонно опустил веки.
— Ладно. — Аня поднялась. — Кажется, я действительно сильнее вас. Я не отступлю.
— Сильнее меня, но не их.
Аня не оборачиваясь вышла в прихожую.
— Эй, Карменсита… Не назовете ли вашу фамилию? Возможно, мелькнет на страничках прессы… — Вилли, покачиваясь, стоял в дверях комнаты. — Видите ли, в последнее время у меня появилась потребность изучать криминальные сводки. — И он захохотал. Хриплый, с захлебом рыданий хохот сопровождал Аню, раскатываясь в пролетах узкой лестницы. Она выскочила на улицу, прижалась спиной к стене арки, жадно вдыхая морозный воздух.
39
Конечно же, конечно, самодеятельная игра в детектива смешна, бессмысленна и, наверно, опасна. Надежда посмотреть в глаза главному злодею не больше, чем на загробную жизнь, в которой встречаются все близкие. Но сила надежды заключена в её гипнотической привязчивости.