Осторожно подергала за ручку — не заперто. Приоткрыв немного дверь, я заглянула внутрь. Мои опасения оказались напрасными, комнатка была пуста. Из себя она представляла некую смесь гардероба и будуара. Прямо напротив двери возвышался огромный шкаф, наполненный различными рубашками, штанами, камзолами, вышитыми пиджаками, курточками и меховыми пальто. Рядом со шкафом стояла высокая стойка с самой разнообразной обувью: от аккуратненьких, чуть ли ни женских, туфелек, до высоких сапог для верховой езды. Справа от двери, стоял стул с низкой спинкой и старинный комод с затейливой резьбой и многочисленными ящичками. На его поверхности выстроились в ряд многочисленные пузатые баночки, лежали несколько причудливой формы расчесок, виднелись стаканчик с кисточками и несколько маленьких круглых зеркал. Повернув голову налево, я облегченно выдохнула. То, что я искала! От пола и чуть ли не до потолка возвышалось огромное зеркало. Тихо прошмыгнув в комнатку и притворив за собой дверцу, я направилась прямиком к нему. Но, бросив взгляд на свое отражение, удивленно застыла на месте. Невероятно! Этого не может быть!
“Теперь ясно, почему меня хотят выдать замуж”, — ехидно проговорил внутренний голос.
Из зеркала своими невероятными зелеными глазами смотрел на меня очень красивый юноша. Роста в нем было примерно столько же, сколько и во мне в прошлой жизни — где-то метр семьдесят пять с кепкой. Блестящие каштановые волосы красивой волной спадали на плечи и доходили до верхнего края лопаток. Чуть длинноватая косая челка спускалась к левому глазу. А глаза… Ох уж эти глаза! В обрамлении густых черных ресниц на меня смотрели два изумруда.
“Он что, еще и брови выщипывает? — с сомнением я приблизила лицо к зеркалу, пытаясь рассмотреть детали. — Похоже на то”.
Брови, волосок к волоску, красиво изгибались над глазами. Нежные розовые губы скривились в усмешке. Но никакая гримаса не могла испортить их вид: очень чувственные, очень нежные. Самой так и хотелось приникнуть к зеркалу и прижаться к ним губами.
“Интересно, а что у нас с фигурой?” — с этой мыслью, я решительно стащила через голову пижамную рубашку, в которую до этого была облачена. И опять же удивленно ахнула.
Вот это тело! Тело было как из рекламы нижнего белья для мужчин — в меру мускулистым, стройным, подтянутым. На животе виднелись маленькие кубики пресса. А при напряжении мускулов рук, под белой бархатной кожей красиво прорисовывались бицепсы и трицепсы.
— О-фи-геть… — по слогам прошептала я. — Кто же я теперь? Оля? Лиаксис?
Ответа я не услышала. Зато услышала раздавшийся из основной комнаты скрип открывающейся двери. Быстро натянув на себя пижаму, я рванула обратно. В дверях, с удивлением на лице, застыл мой названный папа.
— Ааа, вот ты где? А я уже испугался, что снова сбежал, — постепенно краски возвращались на его побелевшее лицо. — Не пугай меня так больше.
С этими словами он шагнул ко мне и заключил меня в кольцо своих рук, бережно прижав к себе.
— Ты даже представить себе не можешь, как я за тебя испугался, малыш, — прошептал он, чуть отодвинувшись и взглянув мне в глаза.
Его уставшие карие глаза были наполнены слезами.
Где-то глубоко внутри меня маленьким воробышком затрепыхалось чувство вины. Горечь подступила к горлу.
— Прости меня…папа, — поддалась я внутреннему порыву и сама прижимаясь к теплой груди мужчины. — Я так больше не буду.
Над ухом я услышала грустный смешок:
— Будешь, еще как будешь. Уж я-то тебя знаю, — “отец” снова попытался прочесть мой взгляд, продолжая пристально вглядываться в глубину моих глаз. — Но и ты меня пойми: всё, что я делаю, я делаю тебе во благо. Ты даже сам не осознаешь, какое ты сокровище. Очень многие захотят всеми возможными способами и ухищрениями заполучить тебя в свое безраздельное пользование. И боюсь, что любви там места не будет, — он снова грустно вздохнул. — Кинкей для тебя всё же самый оптимальный вариант. Он достаточно знатен и влиятелен, чтобы защитить тебя от чужих посягательств, но в то же время красив и добр душой. Со временем ты сможешь полюбить его.
— Я так понимаю, что Кинкей — мой жених? — спросила я.
— Да, — прошептал “отец”.
В его тихом голосе послышались горечь и усталость прожитых лет.
— Память к тебе так и не вернулась? — вновь спросил он, внимательно следя за моими глазами.
— Нет. Всё как в тумане. Обрывки каких-то образов, детских воспоминаний. Но всё так перемешано, что я не понимаю где правда, а где вымысел, — попыталась такой полуправдой оправдать своё поведение я.
— Хорошо же ты приложился, — улыбнулся он, бережно касаясь теплой ладонью моей головы.
Я поморщилась от мимолетной тупой боли, сжавшей затылок. Видя мою реакцию, отец убрал руку и снова обнял меня.
— Я разговаривал с целителем. Он сказал, что твоей жизни сейчас ничего не угрожает. Потеря памяти-явление временное и при должном за тобой уходе память вернется, -сказал он. — Но пожалуйста, пообещай…Если хочешь, на колени перед тобой встану! Не делай так больше, не рискуй своей жизнью понапрасну! Если умрёшь ты, умру и я. Ведь ты-единственный, в ком я вижу отражение моей милой Агнесс.
Удивившись, не смогла сдержать вопрос: — Агнесс - это мама?
— Да, — в ответ лишь скорбный шелест. — Ты так на нее похож. Словно гениальный художник срисовал с нее портрет. И потому я не могу допустить, чтобы единственный свет моей жизни попал в плохие руки. Пойми, я не вечен в этом мире. Мне уже перевалило за шестьдесят. Сколько мне еще даст Бог, я не знаю. И если меня не станет до того, как я смогу позаботиться о тебе, на тебя начнется настоящая охота. Осознай это и познай мой страх. Страх безумного одинокого старика, чей смысл жизни - ты, мой мальчик. Если бы ты знал, как я люблю тебя.
Мои глаза сами собой наполнились слезами. Никто, никогда не говорил мне таких слов. При живых родителях, сестрах я всегда чувствовала себя как будто изгоем, не нужной, отвергнутой. И никогда я не чувствовала такой любви и нежности, какими были наполнены слова старика, плачущего в моих объятиях.
— Хорошо, папа, я постараюсь, — прохрипела я, сглатывая подступивший к горлу комок. — Я тоже тебя люблю. Я постараюсь, подружиться с этим Кинкеем, раз ты этого так хочешь.
— Спасибо, мой хороший. Спасибо, — тихо прошептал он. — А теперь ложись и отдохни. Как говорили мудрецы древности: “Голод, холод и покой победят любую хворь”. Вот только голодом мы тебя морить не будем. Сейчас организуем тебе что-нибудь вкусненькое. Чего ты хочешь? — На лице старика расцвела улыбка.
— На твое усмотрение, папа. Съем всё, что ты мне принесешь, — в ответ улыбнулась я.
Просияв, мужчина уложил меня в постель, а сам, развернувшись, тихо вышел за дверь. Раздался тихий шелест его удаляющихся шагов, сменившийся тишиной.
Я снова взглянула на висящие на стенах картины - глаза нарисованных вельмож светились одобрением. Усмехнувшись, я вернула уже успевший высохнуть компресс на голову, подтянула одеяло к самому подбородку и погрузилась в спокойный сон.