– А этот золотой нимб ты видишь вокруг всех предметов? – спрашиваю я.
– Нет, вокруг некоторых – голубой, вокруг других – розовый.
Опять звонок, я вздрагиваю.
– Человек рождается свободным, а его заковывают в цепи, – говорит Виктор. – Знаешь, кто сказал это, Хилари?
Трясу головой.
– Руссо. «Об общественном договоре». Тысяча семьсот шестьдесят второй год. Руссо думал, что человек рождается невинным и добродетельным, и если он следует своим природным инстинктам и побуждениям, то остается справедливым и добрым. А что ты думаешь, Хилари? Что случится, если человек будет следовать своим природным инстинктам?
– Хочешь, чтобы я открыла дверь, Виктор?
– А Гордон следует своим природным инстинктам? – спрашивает Виктор.
– Лучше спросить об этом у Гордона.
– Кто позвонил отцу: ты или Гордон?
– Я написала письмо, – отвечаю ему.
– Еще вопрос, Хилз, – говорит Виктор. Обхватывает руками мое лицо. – Тебе было бы легче, если бы я уехал? Мой отец хочет забрать меня домой, или еще куда-то. Ты должна ответить мне, Хилари, потому что сегодня ночью здесь разыграется битва, и я просто хочу быть уверенным, что стоит сражаться.
На лице Виктора отражается полное понимание сложившейся ситуации. По его тону ясно, что он согласится с любым решением. Начинаю говорить, сознавая, что причины, побудившие меня так ответить, понять нельзя. В моей голове сумятица слов, и я с трудом подбираю нужные. С улицы доносится крик совы; интересно, что он предвещает: удачу или несчастье?
Отвечаю Виктору, что хочу быть с ним.
– Мне здесь так хорошо, – шепчет Виктор, улыбаясь улыбкой Будды; притягивает меня к себе. Молча слушаем настойчивые переливы звонка. Потом Виктор отодвигается от меня, прислушивается, повернув голову к двери. – Комната гудит, – говорит он.
Внизу, у дверей, под оранжевым светом лампочки мистер Геддес. На нем длинное шерстяное пальто и теплые перчатки. У него острые черты лица, вьющиеся, как у сына, седые волосы, во всем облике ощущается элегантная сдержанность. Неподалеку от дома замечаю роскошный БМВ. Кроме того, у отца Виктора жуткий кашель.
Он вежливо улыбается и заходится в припадке кашля, прикрывая рот перчаткой.
– Я ищу Виктора, – наконец произносит он. Веду мистера Геддеса наверх, на третий этаж, слышу за спиной его кашель и шарканье ботинок по деревянным ступенькам. Когда добираемся до нашей квартиры, он с трудом переводит дыхание, лицо покраснело. Стучу в дверь, чтобы предупредить Виктора о нашем появлении. Потом распахиваю дверь настежь и окидываю взглядом комнату: куча вещей на полу у постели, в углу громадная елка, наполовину украшенная странными бумажными фигурками. Виктор развернул свое кресло так, чтобы быть лицом к двери. Сидит, перекинув ногу на ногу, в углу рта зажата сигарета. Встает, глубоко затягивается и потом, так как пепельницы под рукой нет, тушит сигарету о каблук ботинка. Протянув руку, делает четыре больших шага навстречу отцу. Они обмениваются крепким рукопожатием.
– Я не помешал? Поздновато уже?.. – тихо спрашивает отец Виктора.
– Ничего, папа, – успокаивает его Виктор. – Садись. Ты знаком с Хилари?
– Хилари – это я, – говорю ему. Мистер Геддес пристально смотрит на меня, удивленно приоткрыв рот; такое впечатление, что он впервые заметил меня.
– Ваше лицо мне знакомо, – говорит он. – Вы были с Виктором до… – Прервав фразу на полуслове, расстегивает верхнюю пуговицу пальто. Боязливо подходит к Виктору и неуверенно спрашивает: – Как чувствуешь себя, сын?
Удаляюсь на кухню, достаю из шкафчика два бокала для вина. Телефонная трубка валяется на столе. Я не заметила, что оставила ее там после разговора с Гордоном. В трубке молчание. Подношу ее к уху; не слышно ничего, кроме слабого постоянного потрескивания. Опускаю трубку на рычаг, сердце сжимается от боли при мысли о Гордоне. Потом наливаю вино в бокалы и предлагаю мистеру Геддесу, который одним глотком осушает треть стакана.
Виктор с отцом яростно набрасываются друг на друга. Мозг работает на предельной скорости, слова не поспевают за мыслями. С быстротой молнии перебрасываются репликами, стараясь разгадать планы противника и вовремя подготовить линию обороны. Увертываются от потока взаимных вопросов, любое предложение квалифицируется как «безосновательное требование». Виктор блестяще парирует упреки отца. Но ему нелегко. Он теряет силы под стремительным натиском отцовского авторитета, но все же закрепляется на своих позициях и вновь устремляется в атаку, начисто отвергая все условия отца и предложенный им тон.
Виктор – опытный игрок на этом поле, и постепенно чаша весов склоняется в его сторону. Но мистер Геддес настроен решительно и пытается подавить сопротивление сына хорошо рассчитанными взрывами сурового отцовского гнева. Но Виктор только смеется в ответ.
Виктор успешно отшучивается, когда отец спрашивает, что он намерен делать со своей болезнью; но затем положение меняется: Виктор сдает свои позиции, испугавшись, что отец сейчас разрыдается. Потом Виктор вновь приобретает контроль над ситуацией, дурачит отца молчанием. Подойдя к книжной полке, достает толстый том английской поэзии.
– Ты, конечно, слышал о Дж. С. Холдене, папа? – спрашивает Виктор. – Он написал стихи под заглавием «Рак – забавнейшая штука»; мне хотелось бы процитировать их, если не возражаешь.
– Нет ничего забавного…
Виктор стоит с книгой в руках, выставив вперед ногу. Откашливается, поднимает палец и зачитывает своим слушателям:
– Прекрати, Виктор, – недовольно прерывает его мистер Геддес. – У тебя же нет опухоли в кишках. А лучше бы была.
Мистер Геддес, подойдя к Виктору, выхватывает из его рук книгу, – и начинается все сначала: мистер Геддес атакует Виктора вопросами, а Виктор отвечает на них экспромтами и уверенно парирует его нападки. Наконец Виктор предлагает отцу перемирие, призывает его прекратить «допросы» и напоминает ему, что сын – давно не мальчик. Потом сдает свои позиции, так как отец униженно умоляет его проявить благоразумие.
– Прошу тебя, – говорит мистер Геддес, протягивая руки к сыну. Виктор отворачивается.
– Не можешь ли ты на минутку забыть об особых чертах нашей семейной политики и обсудить положение дел с моей точки зрения, попытаться понять, что мои поступки имеют объективные причины? – просит Виктор. Шарит по кофейному столику в поисках сигарет. Дотрагивается до журналов, до кружки с кофе, пепельницы, бумажника, ключей, наконец находит пачку «Мальборо».
– Прекрасно, – соглашается мистер Геддес, он стоит прямо напротив Виктора. – Давай так и сделаем. Объясни мне, почему ты подобным образом ведешь себя в этой ситуации. Объясни, почему так торопишься попасть в могилу.
– Скучно, папа, – отвечает Виктор. Он закуривает, выпуская струю дыма над головой отца. – Все эти лечения, вся эта болезнь…
– Очень странное общество, где люди убивают себя скуки ради, – прерывает его мистер Геддес.
– Десять с половиной лет я болен. Ты ведь никогда не болел так… у тебя нет необходимого в данной ситуации опыта, а потому не тебе судить об этом.
– Ты убиваешь себя, – говорит мистер Геддес, указывая на Виктора дрожащим пальцем.
– Я болен гораздо серьезнее, чем тебе представляется. Между прочим, я умирал почти десять лет.
– Нет. Была надежда.
– Я устал, – заявляет Виктор, глубоко затягиваясь сигаретой. В его голосе какие-то новые для меня интонации, раньше их не было. Безысходно-тоскливая нота. И я опять вспоминаю, как нелегко далось Виктору решение; не один час пролежал он в постели, прислушиваясь к доносившимся до него звукам нормальной жизни, в которой для него не было места. Он поворачивается к отцу и мягко произносит: