К концу фразы голос наставника и вовсе просел. Он откашлялся, перевёл взгляд с какой-то абстрактной точки пола на Эндрю.
— Будь на чеку. Пожалуйста. Не дай себя обмануть.
Эндрю попытался ему улыбнуться.
Наставник всегда заботился о нём, как о родном.
Молодой смотритель оглянулся на рабочих, пока Конлей занялся разговором с коллегами. Сердце нервно трепетало. Что-то в нём было неспокойно. Сколько он ни пытался сейчас или в последующее время работы здесь, Эндрю не мог просто заглушить этот трепет, сделать вид, будто он спокойно относится к…к чему?
Он и сам не понимал причин своего волнения. Не понимал, что именно не даёт ему покоя. Мозг, приученный к неукоснительному соблюдению «Кодекса…», не мог противиться собственной логике. Пока что Эндрю оставалось смиряться с чем-то, вырывающимся из сердца.
***
Он аккуратно, пытаясь не тревожить сидящих рядом, искал упавшее под кресло удостоверение, зная, что не успеет достать. Решил, что найдёт после церемонии.
— Деймон Сид! — стоящий за кафедрой директор громко прокричал следующее имя.
Деймон вздрогнул, будто не ожидал, что его очередь идти туда настанет так скоро. Поднялся с кресла, под которым осталось лежать удостоверение. Медленно, чувствуя биение сердца, оглядываясь на стоящую у дверей матушку, подошёл к директору.
— Деймон Сид, клянёшься ли ты ценой своей жизни хранить справедливость и закон на территории Купола?
После подобных фраз люди часто делают заметную только им паузу, размышляя над единственно возможным после долгих лет труда ответом. Деймон приметил за собой такую же.
— Клянусь.
Ему показалось, что директор улыбнулся, как казалось, что в эту секунду улыбаются все в зале. На самом же деле улыбалась только его мать, дольше самого Деймона ожидавшая момента, когда сын станет смотрителем.
На нового служителя справедливости надели синюю куртку с вышитым значком Отделения по Надзору. Официально похлопали. Выдали новое, соответствующее должности удостоверение.
После церемонии выпуска Деймон подошёл к матушке. Она смотрела на него светлыми, полными чистых слёз глазами.
В момент, когда она тепло обняла Деймона, и по её щекам покатились эти чистые слёзы, он, помимо уже данной клятвы, поклялся, что в слезах матери больше никогда не будет ни капли горечи.
***
5 глава
Николь встала на цыпочки, чтобы поцеловать Конлея в щёку. Улыбнулась, взмахнула своими светлыми под цвет волос ресницами.
Конлей всегда замирал, когда видел эти глаза. Серые, как у многих жителей Купола. Незаметные. Но её.
Ему сегодня дали отгул в связи с повышением. Николь схватила свою сумку с рабочей формой и вышла из квартиры, тихо прикрыв входную дверь.
Она была такой во всём и всегда. Тихая, незаметная, спокойная. Конлей встретил её именно такой, и вряд ли у них бы что-то вышло, если бы молчаливость и терпимость Николь Уайт не очаровывали и не успокаивали импульсивного Конлея Райана.
Тогда ещё смотритель первого разряда, он ненароком зашёл в архив. При виде человека в тёмно-синей форме она практически не удивилась. Спросила, что ему было нужно.
Доля удивления или даже смущения показалась на её лице только когда Конлей снял капюшон. По глазам девушки он понял, что на долю секунды она что-то вспомнила. После она развернулась и быстрым, но всё тем же спокойным шагом прошлась по рядам с полками.
Конлей улыбнулся кончиком губ, смотря вслед светловолосой девушке. Подошёл к столу, облокотился на него. Осмотревшись, среди бумажек заметил какую-то вещичку красного цвета. Он понял, что это такое. И сразу в голове пронеслась запрещающая Норма, относящаяся к этой, на первый взгляд, безобидной штучке.
— Вы здесь одна? — приглушённо спросил он у девушки, всё ещё осматривающей полки в поисках нужной записи.
— Да, под конец рабочего дня я остаюсь одна. А что? — последняя фраза прозвучала немного странно. Конлей подумал, что она пыталась достать бумаги с верхней полки. Через секунду он услышал тихий стук туфель.
— Тогда, полагаю, это ваше? — когда из-за ряда показалась фигура девушки, он щёлкнул зажигалкой. Сейчас его волосы ещё больше отливали золотом.
Она остановилась. Подошла к столу, положила бумаги.
— Отдайте. Пожалуйста, — её голос нельзя было назвать жалобным или умоляющим. Скорее, настойчивым. В нём звучали нотки холодности. Разбитого детства.