***
Разве нет совсем никакого шанса?
Повседневное рабочее кресло вдруг стало слишком жёстким и неудобным, хотя до этого с необычайной лёгкостью заменяло кровать. Рабочее место казалось новым и непривычным, хотя сопровождало судью эти 5 лет. Слишком долгие 5 лет.
Полумрак. Сухой воздух. Запах. Все стало совсем другим и будто наполнилось совершенно иным, несуществующим смыслом. Некой сутью.
Судья полулежал в кресле. С точки зрения постороннего, могло показаться, что старый, осыпающийся потолок здания вот-вот в конец обрушится под томительным взглядом, а пол провалится под непрерывным отрывистым ритмом, отбиваемым подошвой совсем новых туфель.
В таких ситуациях, и правда, лишь остаётся глупым взглядом проедать бездонные дыры в потолке, впрочем, не сопротивлявшемся, и отстукивать бесконечную чечётку на ламинате, будто для этого и предназначенном. Всё равно они будут терпеть до последнего.
Стены нагло подслушивают. Окна бесстыдно подглядывают.
Лишь пол и потолок. Только эти двое совсем не имеют намерений или собственных корыстных целей.
Единственные, кому можно доверять.
Единственные, с кем можно молча поговорить.
Единственные, кто правда выслушает.
И, пожалуй, единственные, кто не изменился в тот день.
Веки то опускались, то поднимались. Сами собой. Ведь начинаешь моргать ими самостоятельно, только если обратишь внимание. Внимания же не было вовсе.
Сознание расплылось внутри звенящей головы, унося в водоворот все мысли, способность понимать материальное окружающее.
Глупые, бессмысленные мысли.
То, что лишено смысла, не всегда лишено сути.
Суть сгинула в тот же треклятый водоворот сознания.
–Разве нет совсем никакого шанса?
Зачем нужно было задать именно этот вопрос? Мы и сами знаем ответы на слишком многие личные вопросы, хотя иногда боимся, или просто не желаем принимать собственные, пусть и не всегда очевидные ответы. Нет, шанса нет. И судья лучше, чем кто-либо это знал. Но отказывался принять. Вопрос был задан с заранее известным ответом.
–Нет, Альфред. Шанса нет.
Для окончательного утверждения мысли человеку нужна сторонняя поддержка, или просто слово. Не обязательно утвердительное. В словах заключена гораздо большая сила, чем в чём-либо ещё. Люди знают это, но никогда не поймут, насколько.
–Не обманывайте свой мозг, Альфред. Не стоит. Мозг может и поддастся. Но болезнь – никогда.
Теперь судья ничем не отличался от своих подсудимых. Такой же обречённый. Такой же беспомощный перед всем миром. Хотя в этом смысле ситуация изменилась меньше всего. Как иронично.
Врач сказал, ему осталось меньше двух недель.
Так мало? Срок на принятие участи по определению короток, поэтому нет, не мало.
Так много? Всё равно не хватит, чтобы вновь переосмыслить и переобдумать всё, что терзает. Поэтому нет, не много.
Совсем другой взгляд. Совсем другое восприятие и чувства. С чего бы это? Попытки мозга уцепиться за ускользающую ниточку жизни? Скорее всего так и есть.
А может, что-то иное? Это странное ощущение внутри. Вновь появившаяся цель и надежда.
Какая же отменная глупость.
Врач, может быть, и сам не знал, сколько осталось Альфреду. Просто сказал. Всё-таки, это имело наименьшее значение.
Судья наполовину очнулся из состояния транса. Нужно было зайти к доктору… Ещё раз. Для закрепления диагноза в личном деле. С последующим выселением.
Смертельно больные совсем не подходили идеологии Купола. Сутки на обдумывание и повторный визит к доктору. После отправлялась информация в Правительство и заводилось досье на выселение.
Судья медленно, как и всегда, поднялся из кресла. Окинул взглядом рабочее место. Вновь. И вновь не увидел здесь ничего, что хоть чуть-чуть держало его. Ничего привязавшегося или полюбившегося. Причина этому была одна, пусть судья и не совсем чётко её понимал.
Такового никогда не было.
Воздух на улице ничем не отличался от воздуха в помещении. Такой же спёртый и сухой. Без малейшей доли освежающей прохлады от дуновения ветра или моросящего дождика. Только холодный свет ламп. Холодный и столь ненавистный.
Не широкая улица вела к выходу из сектора Юриспруденции. По дороге проезжали только редкие служебные машины. Толпы людей под вечер расходились по домам. Хотя, судья никогда не считал это общество за людей. Бездумные куклы, не более того. Сколько ни всматривался он в этих жертв системы, никогда не мог увидеть в них хоть долю человеческих принципов. Даже в людях, на первый взгляд, образцах примерного гражданина. Всё-таки, общество делилось на несколько частей: покорно подстроивших свою жизнь под Нормы, и притворщиков, просто смирившихся с ними. “Ненормальных” не было. Каждого поглотила система, но в разной степени. Иные рано или поздно попадали под солнце.