– Вот-вот, и пиплы также заинтересуются, почему, – сказал специалист по рекламе. – И попрут на выставку. Валом!
– Он говорит, что, когда пишет, выполняет чью-то высшую волю! – снова вмешалась жена художника.
– Да, – сказал владелец галереи. – Насчет воли. Вот эта вот картина… В виде иконы…
– “Спас нерукотворный”? – спросила жена художника.
– Спас?… А нимб вокруг головы из сиденья от унитаза, – сказал владелец галереи. – Неэстетично. Почему из сиденья от унитаза? Вокруг Спаса?
– Потому что так уселись на него, наверное, – сказала жена художника.
– Это где-то уже было…
– Да все уже было – ташизм, кубизм, эксгибиционизм, онанизм… – сказал специалист по рекламе.
– Эксгибиционизм и онанизм – это из другой оперы! – на всякий случай дистанцировался владелец галереи.
– Все из той же! – отмахнулся пиар-менеджер. – Импрессионизм, сюрреализм, мудизм…
– И такой рисунок сейчас нечасто встретишь, – сказала жена художника. – Сейчас мало уже кто умеет так рисовать, – сказала жена художника.
– А зачем рисовать? – сказал пиар-менеджер. – Сейчас все делают перфомансы. Тут рисовать не надо, тут надо иметь голову на плечах. Буквально можно натаскать перфомансов с любой свалки. Вот один тут – член Союза художников, между прочим, – усадил себя голяком на цепь и кусал прохожих за ноги! Нормальное сделал себе имя. А раньше никто смотреть не хотел.
Пиар-менеджер с карманами сделал паузу.
– Кубизм, постимпрессионизм… – сказал пиар-менеджер. – Чего не было? Все давно было! Чем ты сейчас кого удивишь в искусстве? А если его посадить голым в аквариум перед входом? – предложил вдруг пиар-менеджер.
– Кого? – спросил владелец галереи.
– Ну кого еще? Автора! – бодро предложил специалист по пиару, но осекся.
– А… Ну да… – сказал он. – По состоянию здоровья… Но можно жену! Вы сядете в аквариум? – спросил он.
Она взяла с блюдечка вторую карамельку. Горечь во рту не исчезала.
– С подогревом же! – успокоил ее пиар-менеджер.
Она засунула карамельку в рот целиком, поднялась со стула и взяла холст, который принес владелец галереи. “Умереть счастливым”. Она понесла его на место за стеллажи. Набойки на туфлях у нее были сношены до основания. И на колготках из-под синего сатинового халата виднелся кривой шов.
Когда она вернулась, владелец галереи полез в один карман. Потом в другой.
– К сожалению, выставку вашего мужа мы сейчас устроить не можем, – сказал он. – Но помочь, конечно…
Он залез в третий карман и вытащил пластиковую карточку.
– Только пластик… – пробормотал он и пожал плечами.
Он взглянул на пиар-менеджера. Короткостриженный специалист по рекламе с множеством карманов отвел глаза.
– Все сейчас переходят на пластик, – сказал он.
– Забыл наличку, – сказал владелец галереи. – Но завтра мы обязательно зайдем к вам домой! С выставкой не получится. Наши стены должны быстро оборачиваться. А чем сможем – поможем. С тортиком…
– Спасибо. Не надо, – сказала она.
– Нет, почему? Завтра. Обязательно!
– Ни в коем случае, – сказала она. – Спасибо.
Когда она вернулась домой, застала мужа полулежащим в кресле перед мольбертом.
– Ну как? – спросил он.
Откинул голову и закусил губу. На лбу у него выступила испарина.
В этот раз она сильно опоздала с наркотиком.
– Сейчас, сейчас! – сказала она.
Вынула из верхнего ящика комода пакетик с одноразовыми шприцами и с ампулами.
– Ну что? – спросил он.
– Очень понравилось, – сказала она. – Гениально, сказали они. Ты ел что-нибудь?
– Я не хочу. – Он промокнул испарину на лбу рукавом.
– А виноград? – сказала она.
Отложила шприц и пакетик с ампулами, направилась в прихожую, достала из сумки виноград, молча постояла, а потом отправилась в кухню и стала ополаскивать виноград из чайника кипяченой водой. Ей послышалось, что он что-то сказал.
– Что? – переспросила она и высунула голову из кухни.
Голос у него был слабый, и она не расслышала, что он сказал.
– Купила виноград? Зачем? – повторил он. – Дорого!
Она поставила перед ним тарелку с виноградом.
– Ерунда! – сказала она. – Сегодня гуляем! Они берут сразу несколько картин. Завтра придут с деньгами!
– Я же говорил! – Больной даже чуть порозовел. – Там же люди все-таки имеют дело с искусством. Они поняли, как я использую перспективу? Нарезаю пространство ломтиками, как батон колбасы, а потом вынимаю ломтики там, где мне надо.
– Насчет колбасы они поняли. – Женщина стала кормить его с руки, отщипывая виноградины от грозди и отправляя ему в рот.
– Виноградную косточку в теплую землю зарою… И друзей созову… – попытался продекламировать он, но остановился из-за одышки.
– По такому случаю… Обязательно! – сказала она.
Он раздавил во рту виноградину.
– Без косточек… – сказал он.
Скривился от боли и отставил тарелку. На лбу у него опять выступила испарина.
– Это киш-миш, – сказала она. – Он без косточек, – сказала она.
От боли у него побелели даже глаза. Сегодня они очень запоздали с уколом.
– Сейчас! – сказала она. – Потерпи! Сейчас…
Она поднялась, хотела было пойти вымыть руки, но потом торопливо стала отламывать кончики ампул так, как есть. Она набирала шприц, чувствуя спиной, как ему больно.
– Сейчас, сейчас, – сказала она. – Давай будем ложиться.
Высоко держа набранный шприц в одной руке, она помогла ему перебраться из кресла в постель. Она не забыла протереть место укола спиртом.
– Вот так, – сказала она, с трудом набрала складку на предплечье, где остались только кожа и кости, и воткнула иглу в самое основание кожной складки.
– Постой, – попросил он. – Давай поговорим о смысле жизни!
– С чего это ты? – сказала она. – У нас еще будет для этого полно времени. Спи! – сказала она.
Она нажала на поршень. Бесцветная жидкость медленно уходила из шприца. Веки у него, подрагивая, опускались. Вздох облегчения, как всегда, – и он заснул прямо на игле. Она не отпускала его руку до тех пор, пока рука не похолодела. Потом поцеловала холодную руку, встала и погладила его по голове. Как ребенка. Она набрала в шприц достаточно, чтобы умереть счастливым.