– Водку будешь? – крикнул Кристиан и, не дожидаясь ответа, протянул ей стопку с бесцветным содержимым.
Выпив залпом обжигающую пищевод жидкость, больше похожую на чистый спирт, Робин закашлялась. Захотелось есть. И покурить, чего она не делала все с тех же забавных лет в институте.
Словно прочитав ее мысли, Кристиан подтолкнул девушку ближе к барной стойке и щелкнул зажигалкой, кивнув на пачку сигарет, лежащую рядом.
«Довериться чувствам», – пронеслось в голове. И тут же стало все равно. На людей, творящих какие-то немыслимые вещи прямо у нее за спиной, на фотографию, которую она все еще сжимала в руке, боясь выронить и потерять, на молнии фотовспышек. Мир сузился до скрученного в бумагу табака и дыма, ласкающего обожженное водкой горло.
– Ты слишком напряжена, расслабься, – смеялся Кристиан, стараясь перекричать шум толпы и щелкающих, словно затворы автоматов, фотоаппаратов.
Он стоял почти обнаженный у огромного деревянного щита. Через секунду его руки и ноги уже привязывали веревками, растягивая до такой степени, что хрустели суставы. Нечего было и думать о том, чтобы сбежать, но он этого и не хотел.
Робин глотала все происходящее жадными глазами, как остывшую жареную картошку с луком дома у Дейва в тот день, когда он предложил ей умереть за любовь. Она не помнила, зачем оказалась здесь, не понимала, что должна делать. Остановить это безумие или дать продолжать – такого вопроса даже не стояло. И стыдно, и страшно было признаться себе, что нестерпимо хочется увидеть продолжение. Словно тот ее взгляд, который отпугивал людей, давно жаждал именно этого. Именно это ей хотелось увидеть, но все никак не представлялась возможность.
Эти мысли были в новинку. Возможно, где-то в подсознании и теплилась всегда какая-то особая нелюбовь к людям и жажда расправы, но кроме слишком выразительных глаз, приоткрывающих щелочку в глубины ее души, ни она, ни кто-то другой не могли бы никогда сказать, что в этой девушке прячется настоящий монстр. Дремавший до тех самых пор, пока его не спустили с цепи.
«Довериться чувствам».
Истошный крик Кристиана вырвал ее из мыслей. Тягучий, словно засахаренный мед, гул зала померк перед той болью, которую испытывал молодой человек, тело которого резали тончайшими лезвиями несколько молодых человек.
Кто-то всунул в руки Робин острый нож и подтолкнул вперед. Застыв как вкопанная прямо перед Кристианом, девушка не могла оторвать глаз от истерзанного тела.
– Давай, Бобби, – почти визжал молодой человек, привязанный к щиту.
«Бобби». Ее имя склоняли по-разному. И Роб, и Ро, и – самое приятное – Биби. Но Бобби ее называл только один человек…
Ее отец. Жуткий подонок, если верить словам матери. Он никогда не трогал свою дочку – некогда было. Пока Робин не исполнилось двенадцать, Питер Вайсс редко появлялся дома – зарабатывал где-то далеко на севере неплохие деньги, которые его семья никогда не видела. Все уходило на сберегательный счет. Даже на дни рождения девочка не получала ничего, кроме поздравления по телефону осипшим голосом, почти неразличимым в шуме телефонной связи. И лучше бы так и продолжалось, несмотря на вечные стенания изнывающей от одиночества и обиды матери, не гнушающейся редкими интрижками, которые даже не пыталась прятать. Она и не представляла, насколько это было фальшиво, все эти ее жалобы, учитывая, с каким радостным возбуждением она провожала своего мужа.
Питер Вайсс вернулся домой, решив, что с него достаточно, и тут же понял, что жить с озлобленной на него женщиной и выросшим без его внимания ребенком – то еще удовольствие. Первые два года он отстаивал свои позиции, как мог, пуская в ход кулаки и внезапно прорезавшийся бас, выгоняя дочь из дома на целую ночь, стоило ей хоть немного нарушить комендантский час, и проявляя поистине извращенную фантазию в способах показать, кто в доме хозяин. Сначала он притащил жуткого вида пса, не реагировавшего на слова никого другого, кроме его самого. Потом разнес половину дома, решив сделать самостоятельно ремонт, переделав все, включая стены. Все чаще в гостях стали появляться его друзья – сомнительного вида мужики, не гнушающиеся ухватить подросшую Робин за задницу, когда та старалась незаметно сбежать из дома. Куда угодно, лишь бы не слышать истеричный визг матери и издевательский смех отца и его друзей.
Да, Питер Вайсс не обижал свою дочь. Никогда не поднимал на нее руку. И даже начал дарить дорогие подарки, когда вернулся с заработков домой. Но в то же время он сделал, пожалуй, все, чтобы в ее душе назрела, словно гнойный фурункул, ненависть к людям.