Земля поддаваться не хотела: Старик не прокопал почву и на один штык, а мягкий, как плоть, слой уже закончился. Липкая жижа облепила сапоги, чавкала, мешала ходить, лишая сил. Он навалился всем телом на лопату в попытке вогнать клинок как можно глубже, но металл зазвенел, упёршись в камень. Старик переступил с ноги на ногу и посмотрел наверх. Серое небо моросило, а холод мерзлой земли пробирал до костей: резиновые сапоги спасали только от воды и грязи. Старик снова ударил лопатой почву, надавил, в этот раз лопата вошла глубже, - камень оказался небольшим - и продолжил копать.
Шелест дождя. Буро-зелёная пустота вокруг. Старик стоял, вцепившись в черенок, посреди прямоугольной ямы глубиной по колено. Он пришёл в себя, не помня что делал и зачем, будто резко очнулся посреди сна. Страшного сна. Отбросив лопату, он поспешил выкарабкаться, но споткнулся о край, вывалился и упал. Он прополз несколько метров прежде, чем догадался подняться. Старик обернулся. Яма оказалась именно тем, что он подумал - могилой. Неглубокой пока ещё могилой метр на два.
Десять дней назад, после исчезновения, у него появились приступы похожие на лунатизм, маленькие, секунд на десять. Например, заснёт по пути на кухню, а проснётся - уже там да с горячим чайником в руках. Он уже начал привыкать к ним, но такого ещё не случалось. Прошла минута, другая, но стылый страх в груди не рассасывался. Старик подошёл к краю могилы, заглянул внутрь и вспомнил сон, который видел перед тем, как прийти в себя.
Сначала были мрак и тяжесть в груди, спёртый воздух не пролезал в лёгкие. Старик попытался пошевелиться, но руки-ноги что-то сковало. Глаза постепенно привыкали ко тьме: он находился в каком-то колодце, но не на дне, а где-то посередине, у самой стены; далеко-далеко наверху виднелась тонкая паутинка света, внизу - чёрное ничто. Стены были сложены из плоских камней с человеческий рост. Матовые, тёмно-синие, грубые, с большим количеством изгибов и наростов. Старик вглядывался в них до рези, и то ли от напряжения всё начало плыть перед глазами, то ли стены действительно едва-едва шевелились, будто состояли из комка змей. Он заморгал, прогоняя слёзы, но это не помогло. И чем больше он напрягал зрение, тем отчётливей видел: вот булыжник, похожий на ногу, вот - на голову. Сердце Старика замерло, когда он понял, что это и есть голова: синюшная, с носом-картошкой и слепленными опухшими веками. Хозяин головы дёргался, шевелил торчащим из стены плечом, пытаясь выбраться, освободить хотя бы руку. И это получалось. Старика охватил страх, он почему-то подумал, что так нельзя, что бунтарь всех погубит. Старик хотел остановить его, закричать, но рта не было. Когда рука всё-таки выбралась из плена, разразился грохот падающих небес: по стене колодца побежали трещины, тела вываливались, как костяшки домино, и каждый увлекал за собой ещё троих-четверых. Старик почувствовал, что проваливается вместе со всеми.
На этом сон заканчивался. Старик продолжал стоять у края и смотреть в могилу. Голова закружилась, а воспоминания о сне становились всё более чёткими и болезненными: он видел калейдоскоп тел, пролетающих мимо, различал все детали, даже поры на баклажановых лицах. Сердце пыталось разбиться о грудную клетку, Старика качало: недорытая могила затягивала омутом, из неё будто тянулись фиолетовые руки с распухшими пальцами, хватали, тянули к себе. Старик с трудом, превозмогая себя, отшатнулся от могилы, упал навзничь. Никаких сил, чтобы подняться и убежать, не осталось - яма всё высосала. Лежа на спине, он барахтался, загребал землю как воду, отталкивался ногами лишь бы оказаться хоть на несколько сантиметров дальше.
Ему это удалось. В изнеможении Старик раскинул руки и стал заглатывать, запихивать в раскалённые лёгкие стылый тяжёлый воздух. Насквозь промокший, он не замечал ни мороси, ни леденящей земли. Могильный ужас отступил, и Старик наслаждался приятной прохладой пустоты, что пришла на смену панике. Но что-то в глубине, на краю подсознания, зашевелилось, это что-то заполняло пустоту, как вода ямку во время дождя. И когда вода перелилась через край, Старик вспомнил о Друге.
Утром третьего дня после исчезновения Старика разбудил собачий лай. Вялый после короткого и тревожного сна Старик приподнял голову со стола, огляделся, пытаясь понять, что происходит. Лай не прекращался, он доносился с внешней стороны ворот, над которыми располагалась его сторожка.
Старик спустился и приложил ухо к створке. Ворота были старыми, проржавелыми из цельного листа стали два на два метра. Для удобства в них вырезали дверь, вырезали грубо и криво, между заусенцами постоянно свистел ветер. В одну из таких щелей Старик и пытался разглядеть пришельца.
В день исчезновения Старик оказался на заставе один. Никого. Ни следа. Вся кладь, инструменты, утварь остались на местах, на поле за заставой торчали лопаты и кирки, будто их забыли и бросили на время обеда. Ближе к полудню он заметил всеобщее молчание. Молчали куры, собаки, кошки и даже вороньё. Они исчезли вместе с людьми, Старик не удивился, если бы не нашёл даже червей.
И вот - гость. Он-то напугал последнего обитателя заставы сильнее, чем исчезновение. Ничего разглядеть так и не удалось, как Старик ни прижимался к шершавой холодной стали: просвет между дверью и проёмом был недостаточно велик, видны были только выжженная, в бурых пятнах, степь да небо цвета мышьяка. Лай, скорее просящий, чем требующий, сменился поскуливанием, жалким, как стоны ветра в щелях. На па́ру они умоляли впустить их к теплу и крову.