— Ахунбабаев не падишах, бабушка, — поправила ее Саври-хола.
— А по-нашему, падишах. Раз страной правил, значит, падишах. По мне, он был даже главнее падишаха.
Хафиза присела на краешек курпачи. Умид сидел на корточках, тыча прутиком в мутную воду арыка. Они молча слушали рассуждения старой женщины. Умид удивлялся про себя ее своеобразному календарю, в котором одни события ассоциировались с другими, сопоставлялись, сравнивались, и в результате у нее рождалось своеобычное чувство времени.
С мужской половины двора сюда доносились музыка и песни.
Тутиниса-буви опять вспомнила мать Умида и заплакала. Саври-хола принялась утешать ее:
— Полноте, бабушка, расстраиваться. У покойной Хумайры остался росток на земле. Пусть Умиджану аллах даст побольше здоровья и долгой жизни…
Бабушка вздохнула и снова стала ласково гладить внука по голове, плечам. Даже у расчувствовавшейся Хафизы влажно заблестели глаза, и она старалась смотреть в сторону.
Старушка так растрогалась, что никак не могла успокоиться, дыхание ее сделалось прерывистым, руки дрожали, и она то и дело всхлипывала. Тихо с горечью повторяла имя матери Умида и никак не могла унять слез. Женщины забеспокоились. Саври-хола сделала Умиду знак, разрешив пойти к своим друзьям, на мужскую половину двора.
— Бабушка очень рада встрече с вами, поэтому так разволновалась, — сказала она. — Навещайте ее хотя бы изредка.
Умид поднялся с места и распрощался с женщинами. Хафиза взяла чайник и тоже направилась в летнюю кухню. Женщины наперебой успокаивали расстроившуюся старушку. Воспользовавшись этим, Умид на секунду задержал Хафизу:
— Я провожу вас домой после свадьбы, хорошо? Я подожду вас под чинарой, что растет там, на углу у арыка…
Хафиза стояла чуть-чуть пригнув голову. У нее шевельнулись брови, словно колеблясь, нахмуриться им или игриво выгнуться. Робко взглянув на Умида, она улыбнулась и пошла прочь, ничего не ответив.
Сурат, изрядно захмелевший, с покрасневшим лицом, подмигнул Хатаму, сидевшему рядом, и спросил у Умида, осклабясь:
— Что ты делал так долго на женской половине, парень?
— Я отсутствовал всего десять минут, — сказал Умид, садясь на свое место.
— Скажи, Хатам, он правду говорит? Он отсутствовал всего десять минут? За десять минут мы с тобой осушили бутылку?
— Да, братец, мы беспокоились о тебе, думали, не случилось ли чего, — сказал Хатам.
— Я повидал свою бабушку. Ей перевалило уже за сто лет, — оправдывался Умид.
— О!.. У тебя прекрасная наследственность! Дай-то бог и нам дожить до ста лет! — воскликнул Сурат. Он встал и поднял высоко рюмку, из которой вино проливалось на скатерть, на плов, на лепешки. — Выпьем за высококачественную наследственность!
Они выпили, запрокидывая головы, словно в руках у них были не рюмки, а сырые яйца.
Сурат вытер рукой губы и, сморщившись, показал друзьям дно своей рюмки.
— Браво! — сказал Умид, усмехнувшись.
— Взгляните на стол, друзья! Сколько на нем отравы с красивейшими этикетками. Каждая бутылка — мина замедленного действия, предназначенная только для торжественных случаев, А мы знаем, что все это яд, и пьем. Просто диву даюсь порой — что за слабовольное создание человек! — начал философствовать, с трудом выговаривая слова, Хатам.