Если бы не пришлось из-за этого типа выпить лишнее, может, Хафиза и остановилась бы. Она же не слепая, сразу, поди, увидела, в каком виде предстал перед ней Умид…
Вспомнилась Умиду мать, о которой сегодня так много говорили. Будь она жива, Умид сию минуту разбудил бы ее, упросил бы завтра же поутру, не теряя дня, пойти в дом Пулатджана-ака и засватать своему сыну Хафизу. Что и говорить, была бы у Умида мать, все обстояло бы гораздо проще. Он бы ни о чем не заботился. Она сама приготовила бы необходимое для свадьбы. А теперь Умиду придется самому все устраивать. Сказать легко, а у самого жилья-то путного нет. Что он вообще имеет? Кипу книг, одежду для выхода и тренировочный трикотажный костюм надевать дома — и все. Эта хижина на курьих ножках и то не его, а дядюшкина.
Дядя Умида — бывший партизан. В гражданскую войну он громил басмаческие банды. В память о тех днях дядя поныне носит рыжие, закрученные кверху усы — какие у Фрунзе были. Когда Умид остался сиротой, дядя заменил ему отца. Позже, уже состарившись, дядя не захотел влачить свои дни в одиночестве и переехал в Ачаабад, где обосновались оба его сына, работающие на тамошнем фарфоровом заводе, и куда выдал замуж свою дочку. Он купил там себе новый дом, а этот оставил племяннику. Умид перетащил свои пожитки на балахану, сочтя ее более уютной, чем комната на нижнем этаже, сырая и пахнувшая плесенью…
Умид, придерживаясь за перила лестницы, благополучно взобрался на балахану, дошел до кровати и свалился на постель.
Утром Умида разбудило солнце, всплывшее над крышами и бросившее пучок лучей в мутное оконце балаханы. Пригрев, защекотало ему щеку. Умид зевнул, потягиваясь, хотел перевернуться на другой бок и чуть было не свалился на пол. Поднялся с постели и, ступая босыми ногами по холодному полу, подошел к осколку зеркала, пристроенному в нише на полке с книгами, и стал рассматривать свое распухшее, измятое лицо. Левый глаз, как Умид ни старался его раскрыть пошире, оставался почему-то прищуренным. Потрогал веко, оно оказалось горячим и оплывшим. Видать, ночью укусил комар. Комары нынче в этих краях стали злющие и жадные. Старожилы говорят, что прежде они такими не были. Умид пожалел, что не проснулся и не смог наказать кровопийцу.
Побежал умываться. Набрав в пригоршню воды, прикладывал к глазу. Потом снова подошел к зеркалу. Лицо посвежело, но верхняя часть левой щеки оставалась припухлой, отчего всю его физиономию перекосило набок. Досада какая! Приложил к зудящему веку лезвие ножа. Так в детстве, бывало, лечила мать, когда его кусала оса или на губах высыпала лихорадка. Однако вскоре Умид убедился, что не помогает и это средство. Проклятый комар! Как будто не мог выбрать для этого другой день. В другое время Умид, может, даже не обратил бы внимания на свое лицо, а сегодня это было для него трагедией. Как он появится на глаза Хафизе в таком виде? Как же не везет ему, бедолаге!
В бессильной злобе Умид, сам того не замечая, обшаривал взглядом стены, потолок, надеясь заметить своего врага.
Глава третья
ЛЮБОВЬ ПРИХОДИТ БЕЗ ЗОВА
Умид уже больше получаса стоял у подъезда библиотеки. Он обошел все залы, надеясь увидеть за каким-нибудь столом Хафизу. Но ее там не было. Теперь он стоял, прислонясь к дереву, по оголившимся корням которого пробегала арычная вода, и делал вид, будто читает газету, а сам нет-нет да и посматривал на тротуар, в ту сторону, откуда, по его мнению, должна появиться Хафиза. Он все же не терял надежды ее сегодня увидеть.
Недаром говорят, что у терпенья золотое дно. Было почти около часа, когда Хафиза вышла из библиотеки. Она взглянула издали на Умида, посмотрела по сторонам и вернулась назад, скрывшись снова за массивной желтой дверью. Неужели не заметила? Умид взбежал по ступенькам и вошел в прохладное фойе. Хафиза стояла у киоска и просматривала новые книги. К ней приблизился какой-то парень. Она кивнула ему, ответив на приветствие. Может, она искала этого парня, выйдя из подъезда? Эта мысль обожгла Умида. Он подошел к Хафизе и, даже не взглянув на того парня, сказал погромче, чтобы тому было слышно: