Напротив, мы становимся особенно пригодными к тому, чтобы получить ответы, вести в момент пробуждения, если мы способны и склонны к тому, чтобы познавательно вникать в существо данного умершего при жизни.
Подумаете только, как мы — в особенности в настоящее время — проходим мимо людей, в действительности не узнавая их ближе. Что, собственно, знают в настоящее время люди друг о друге? Возьмем этот, несколько удивительный пример: существуют браки, длящиеся десятки лет. Причем оба супруга совершенно не знают друг друга. Это бывает. Однако, вполне возможно, что это зависит не от таланта, это зависит от любви, с пониманием вникнуть в существо другого и таким образом (путем) нести в себе действительный мир представлений другого. Это особенно хорошо подготовляет к тому, чтобы в момент пробуждения получать ответы от самого умершего. Поэтому мы также бываем более предрасположены к тому, чтобы при пробуждении получать ответы от ребенка, от молодого умершего, так как мы молодых узнаем ближе, чем тех, которые ушли более во внутрь себя и состарились.
Таким образом люди могут содействовать правильному установлению отношений между живыми и умершими. В сущности, вся наша жизнь пронизана этими отношениями. Как души, мы погружены в сферу, в которой находятся и умершие. Степень нашей набожности очень сильно связана с воздействием на нас рано умерших и если бы рано умершие не посылали свое воздействие в жизнь, то вероятно, вообще не было бы набожности. Поэтому по отношению к рано умершим душам лучше всего сохранять более общие воспоминания. Торжества в память умерших детьми или в юном возрасте должны были бы всегда иметь в себе нечто обрядовое или более общее. На смерть рано умерших следовало бы иметь особый обряд. Католическая церковь, у которой все рассчитано на юношескую, на детскую жизнь, которая вообще предпочитала бы иметь дело только с детьми, управлять детскими душами, поэтому мало применять обычай произносить «индивидуальные» речи о детской жизни, окончившейся смертью. Это особенно благотворно. Наша печаль о детях иная, чем наша печаль о пожилых людях. Печаль о детях мне бы больше всего хотелось назвать «печалью сочувствия», ибо печаль, которую мы испытываем об умершем у нас ребенке, является, собственно, большей частью размышлением нашей собственной души о существе ребенка, который остался вблизи нас. Мы переживаем жизнь ребенка и существо ребенка сопереживает печаль. Это печаль сочувствия.
Когда же, напротив, появляется печаль, в особенности, по отношению к умершим в позднем возрасте, то ее нельзя обозначить как «эгоистическую» и она больше всего питается размышлением, что умерший «берет нас с собой», если он умер в более старом возрасте. Он не теряет нас, если мы пытаемся приготовить себя к встрече с ним. Поэтому мы можем память о поздно умершем оформить более «индивидуально», более в сфере мысли, мы можем продолжать оставаться соединенными с ним в мыслях, которыми мы при жизни общались с ним, если мы постараемся не быть по отношению к нему неприятным собеседниками. Он остается с нами, но странным образом, если у нас такие мысли, которых он вовсе не может воспринять. Мы остаемся с ним, но мы можем стать ему в тягость, если он принужден тащить нас за собой, раз у нас нет таких мыслей, с которыми он может соединиться, которые он может соответствующим образом духовно созерцать.
Подумаете, насколько конкретными являются наши отношения к умершим, раз мы можем действительно духовнонаучно осветить наши отношения к умершим, раз мы действительно в состоянии окинуть взором все отношение живых к умершим. В будущем для человечества будет очень важно окинуть это взором. Как тривиально это ни звучит — потому что можно сказать, что каждое время есть «переходное время»: все же наше время есть переходное время. Наше время должно перейти в более духовное время. Оно должно знать, что приходит из царства умерших, должно знать, что мы также окружены умершими, как мы здесь окружены воздухом. В будущем это просто будет реальным ощущением: если кто-нибудь умер более старым, мы не должны становиться в тягость, но мы становимся ему в тягость, если мы несем в себе мысли, которых он не может принять в себя. Подумайте, как может обогатиться жизнь, если мы это примем в себя. Только таким образом совместная жизнь с умершими станет реальной. Я часто говорил: духовная наука не стремится основать некую религию, не хочет принести в мир сектантство, иначе ее совершенно неверно понимают. Напротив, я часто подчеркивал, что она может углубить религиозную жизнь людей, создавая реальные основы. Конечно: память об умерших, культ умерших имеет свою религиозную сторону. Когда жизнь освещается духовно — научно, то подводится основа под эту сторону религиозной жизни. Вещи перестают быть абстрактными при правильном отношении к ним. Так, например, для жизни не безразлично, совершается ли правильные поминки по молодому умершему или по старому. Ибо тот факт: совершаются ли правильные или неправильные поминки по умершем, т. е. поминки, не исходящие из сознания о том, что такое рано умерший человек и что такое старый умерший этот факт для совместной жизни людей гораздо важнее, чем какое-либо решение совета общин или парламента, как бы странно это не звучало. Ибо действующие в жизни импульсы сами проявятся из человеческих индивидуумов, когда люди станут в правильное отношение к миру умерших. В наше время люди хотели бы все устроить путем абстрактной структуры социального порядка. Люди рады, когда им приходится мало думать о том, что им делать. Многие даже рады, если им мало приходится размышлять над тем, что они должны думать.