- Класс. - Это прозвучало саркастично, и мне захотелось провалиться сквозь землю. - Хочешь пойти? Только вот туда поедет кто-то еще. Сын Освальда без ума от Эдгара По. Если кто-то скажет тебе, что он - самый большой фанат творчества По, то, поверь мне, этот человек врет, потому что самый большой фанат это - Ореол.
Али протараторила это с невообразимой скоростью, что впечатление о ней, как о холодном человеке, улетучилось. Она даже выглядела слегка безумной, пока рассказывала о любви Ореола к Эдгару По с воодушевленным голосом и безразличным лицом.
- Так ты идешь? - спросила Али. На минуту мне показалось, что я знаком с ней уже очень давно.
- Да... - Я растерялся от такого быстрого потока информации. - Конечно.
- Класс.
~~~
Дом Али оказался еще дальше, чем мне думалось, и я пожалел, что не уехал к себе, когда была возможность.
Это было небольшое желтое здание, напоминающее коробку из-под холодильника. Если перекрасить его в розовый, то вышел бы вылитый домик куклы «Барби». Как сказала мне Али, тут жили всего четыре семьи, которые игнорировали существовании Вилмаров после того, что случилось с ее братьями.
- Однажды, когда мои братцы остались дома одни, - сказала она, - они так расшумелись, что жители соседней многоэтажки позвонили в полицию. Приходят эти бедолаги к нам домой, а там брат просит их позвонить родителям. Решил, что это гости, и отказался открывать дверь, пока не приедут родители. Полицейские расспросили соседей. Поднялся шум. Они всей шайкой пришли к моим братьям - но дверь открывать никто им не собирался, и они простояли там три часа. С тех пор все соседи нас на дух не переносят и при любом удобном случае хотят вышвырнуть из дома.
Я с изумлением наблюдал за тем, как Али забиралась на второй этаж через лестницу вроде тех, которые бывают у пожарных. Все-таки форму она мне отдала.
От непонятно откуда появившегося желания впечатлить Али и сына Освальда, я снова отказался от сна, прочитав все рассказы Эдгара По и нарисовав его портрет.
Под утро я выглядел как безумец, с устрашающими синяками под глазами и испачканными краской руками, одеждой и лицом. И, видит Бог, я чувствовал себя безумцем.
4|Марафет
Кай превзошел сам себя в тот день. Он сыграл «Rondo Alla Turca» Моцарта.
Я никогда не сомневался в превосходстве его игры, но этот номер сбил меня с колеи. С изумленным лицом я наблюдал за ним, так же, как и все остальные в зале. Такой тишины не было с самого начала мероприятия.
Кай носил сотню масок, снять которые не удавалось никому, кроме старинного пианино. Его Инглберт получил от деда, который всю жизнь посвятил музыке. Кай вел себя капризно, когда отказывался играть на каком-либо пианино, кроме этой, но, честное слово, они вместе были великолепны.
Я его не узнавал, смотря через середины зала. И вправду, Кай Инглберт никогда не был собой. Он идеально вживался в роль шута. А теперь его взгляд апатично бегал взглядом по клавишам пианино. Челюсть сжата, брови нахмурены, губы чуть приоткрыты, лицо омертвелое, лишенное блеска и живости. Спокоен, словно дыхание мертвеца.
Только глаза у него были наполнены огнем горячее, чем в самом аду. Только глаза у него не были лишены жизни. Они кричали, они просили, они хотели всего, они продолжали жить. Потому что Кай играл. Огонь в них никогда не погаснет, пока он продолжит играть.
Слева от меня сидела Рамона, а справа - Вета Гриффин, странная девочка, которую Кай на дух не переносил, но вечно с ней о чем-то болтал.
- Я сейчас расплачусь, - сказала Вета. У нее был тоненький голос, до боли в ушах писклявый.
Рамона цокнула. Я почувствовал, как она закатила глаза, даже не оборачиваясь в ее сторону.
- Ты специально так пищишь или это такой голос?
Схожесть Рамоны и Кая была в том, что они обе обожали подпитывать свое эго через издевки. Издевательства служили для них чем-то вроде кислорода.
- Рамона, это невежливо, - сказал я, зная, что она пошлет меня куда подальше. Спорить с ней не имело смысла. Но я, конечно, спорил.
- Невежливо таким образом мешать людям слушать.
Вета не особо отличалась умом, но она в самом деле была доброй, оттого я и старался утихомирить Инглбертов.
- Она тебе ничего не сделала.
- Заткнись, я хочу послушать брата.
Я так и сделал.
Взглянул в сторону Веты, чтобы убедиться, что она не ревет: у нее имелись серьезные проблемы со сдерживанием слез. Она могла заплакать где угодно и когда угодно, поэтому ее слезы обесценились. Что угодно обесцениться, если станет слишком доступным.