Оставался Зятек. Но Зятек убыл в распоряжение инстанций, куда более значительных, чем пыльный гарнизон у подножия высоченного, почти безлюдного хребта.
Убыть-то убыл, но память о нем осталась. Военврач слышал, как в офицерской столовой Макарыч негромко, но внятно послал Зятька по самому популярному в России адресу. Потом возникла еще информация: связисточка, у которой с Лехой наклевывался роман, сказала, что именно Зятек назвал кому-то по спецсвязи кишлак, куда в то утро ушел Макарыч. Доказательств не было – но сомнений хватало. Решили, когда окажутся в Москве, позвать Зятька и разобраться в очень уж туманной истории. Что добьются правды, не сомневались: в Школе морского резерва их научили грамотно добывать точную информацию.
Все четверо одновременно оказались в Москве только через шесть лет. Позвонили Пушкову. Ответил, что сам очень хотел бы повидаться, да не повезло: на полгода улетает в Ирландию, машина уже у подъезда. Вот вернется…
Через неделю подвернулся случай – проверили. Да, улетел, но через два дня. Строго говоря, это ничего не доказывало. Мало ли, почему не захотел или не смог увидеться. Просто добавилось подозрений и решимости довести дело до конца. В любом случае.
Клятв не давали, кровью не расписывались. Просто Федька сказал:
– Хрен с ним, никуда не денется.
А Лешка подтвердил:
– Это само собой.
Полгода – срок большой. У каждого были свои дела, все четверо разъехались, и вышло, что вместе так больше никогда и не собрались. То один в отъезде, то другой. Зятек, как и обещал, действительно прилетел из Ирландии, однако через короткое время снова убыл за рубеж. А потом его телефоны, и домашний, и мобильный, вообще перестали отвечать. Федька не поленился – узнал адрес, съездил. В квартире жили другие люди. Жилье в то время уже продавалось свободно, и куда девался бывший хозяин, не знал никто. Понадеялись, что рано или поздно объявится.
А потом Федька погиб в Таджикистане под лавиной, Тарас Хроменко разбился в Африке. Осталось их двое, Тимур да Леха. Когда Тимур вернулся из очередной долгой загранки, решили вплотную заняться Зятьком: договаривались с ребятами, надо выполнять. Но Леха заболел, и стало ни до чего. А теперь вот Леху убили.
Очень не хотелось, чтобы в этом был замазан Зятек.
Но если не он, то – кто?
* * *
Страшная новость ошарашила, и Тимур не сразу сообразил, что так и не спросил соседку о том, о чем обязан был спросить. Ведь смерть только для умершего конец всего. А для близких вовсе не конец – только начало многочисленных трат и хлопот, особенно в таком огромном городе, как Москва, где нет тихих кладбищ под липами и деревенского плотника, который за две бутылки сколотит гроб. И не венки, не слезы, не печальные речи, а именно эти хлопоты и есть настоящий последний долг, который живые отдают ушедшему. Единственный Генкин брат жил в Благовещенске, так что, по сути, ближе Тимура у него не было никого. А Тимур был занят, гужевался с двумя девчонками, и этот долг Лешке он уже никогда не отдаст.
Тимур снова набрал Надю.
– Где их похоронили?
Соседка сказала, что всех троих на Троекуровском, в одной могиле. Слышать это было странно: на Троекуровском кладбище в последние годы власть хоронила второстепенных своих, с официальным ритуалом и за счет казны. Для покойников первого ряда оставалось тесное Новодевичье, но и Троекуровское у чиновников котировалось высоко. Лешка чиновником не был и связей в хитрых государственных структурах не имел.
– Кто хоронил? – это был главный вопрос, ради него и перезванивал.
Надя сказала, что хоронил Гена, хороший человек, все взял на себя, стала рассказывать, какие венки были на кладбище, в каком ресторане поминки. Венки были, поминки были, вот только народу пришло мало, человек двадцать, и то половину Гена привел.
У Тимура слегка отлегло от сердца: одну обязанность друга выполнил Генка. Его, Тимура, обязанность: ведь Генка с Лешкой и дружил-то через Тимура, сам видел раза три. Но понадобилось подставить плечо – тут же подставил.
А он, Тимур, сам-то, когда вернется, – что тогда? На кладбище съездит с букетиком?
Он попробовал утешить себя тем, что поставит памятник, классный памятник, самый дорогой из всех, какие есть, мраморный, как у Никиты Хруща на Новодевичьем. И чтобы лицо Лешкино… Хотя их там трое. Значит, будет три лица: Лешка, Глашка и та девчонка, в смысле девочка, школьница, что погибла вместе с ними. Как делать памятник на три лица, Тимур не знал, но ему это и не надо знать – есть мастера, скульпторы, они умеют. Когда ветераны горной войны, вернувшись, создали свои союзы, принялись делить деньги и жестоко мочить друг друга, памятники им ставили большие и красивые, из черного мрамора, буквы золотом. Тимур подумал, что Лешке памятник закажет из белого мрамора, погиб-то как святой. Ну, не святой, и Глашка не святая – но с ними же девочка, школьница, пацанка, какие у нее грехи? Сейчас небось держит их за руки своими ручонками и ведет прямо в рай, с ней-то пропустят…
Глаза защипало, Тимур опомнился, одернул себя. Какой рай? Где он, рай? Убили и закопали, всех троих в одной яме. И правильно, что в одной, – а как иначе? Лешку с Глашкой не разделишь. А девочку, ее куда? Вместе же смерть приняли…
На Тимура вдруг накатило, он словно ослеп от ярости. Он привык к смертям, за спиной их было полно – но не таких же! Родину защищали, мать их! А дома родина мочила защитников почем зря. Кто спивался, кто друг друга, кто сам себя от полной ненужности. А мародеры обвешали себя железками и все до единого пристроены! Куда же ты смотрела, родина!
А сам куда смотрел? – повинился он запоздало. Не мог остаться в Москве, подождать, пока Леха своей смертью умрет? Поехал с Зятьком мировую пить?
Ему вдруг стало жутко. А если не Зятек? Если он ни при чем? Если ворюга какой-нибудь? Или бомж? Или наркоман? С кого тогда получать? Кто расплатится?
Стоп, усмирил себя Тимур. Хватит. Злиться – слишком большая роскошь. Злой человек себя не контролирует, где-нибудь да промахнется. А промахнешься ты – не промахнутся в тебя.
Есть правило: если не знаешь, что делать, убирай белые пятна, сокращай пространство неясного. Сейчас на виду было только одно белое пятно, зато огромное, в полгоризонта – Зятек. О нем и нужно думать.
Что толку гадать – бомж, наркоман. Найти Зятька и вынуть из него правду! Не такая уж сложная задача. А если не Зятек – тогда делать нечего, тогда в Москву, кланяться ментам. Так и так, братва, найдите убийцу. Только найдите! В суд передавать нет необходимости, до суда он все равно не доживет…
* * *
По крайней мере, стало ясно, что делать. Тимур снова, стороной, по большому кругу, обошел дом Зятька. Кирпичная стена, высокая, но неустрашающая, метра три, чтобы перелезть, хватит хорошей доски. Если ночью, с пляжа, кому интересно, кто заметит. Ну, ходят погранцы. Ну и что? Всех дел на минуту максимум. На пляж, кстати, выходила калитка, глухая, толстого металла, вниз к морю вела деревянная лесенка, потом дощатые мостки. Просто и скромно, дача есть дача. Тимур кинул в калитку некрупной галькой. Металл звякнул, но лая не последовало. В принципе ничего не значит, днем собак можно держать и дома. Авось к вечеру станет понятней.
Еще надо было решить проблему пристанища. Рюкзак за спиной – вещь заметная. Конечно, этим на юге никого не удивишь: место туристское, но разумней даже так не выделяться. Снять комнату? На худой конец придется, но есть ли смысл светиться у квартирной хозяйки? Существуют же еще варианты. Юг, лето, студенты, кто победней, вообще под кустом ночуют и прекрасно себя чувствуют: шашлыки жарят, девок трахают. Свобода, бля!
Он вернулся на вокзал, забросил рюкзак в камеру хранения и налегке прошелся по окраинным улочкам. Ничего подходящего не обнаружилось. На пляже повезло больше: примерно в километре от Зятьковых скромных хором строился новый причал. Впрочем, строился условно: укатали гальку, завезли бутовый камень, забросили пять штабелей бетонных панелей, поставили облезлый вагончик, после чего, видимо, отложили благородное дело до более благоприятных времен. Вагончик был заперт, но замок висел местного качества, на два удара булыжником. Если прийти попозже, ночь перекантоваться в самый раз. Хотя и ночи ждать не обязательно.