Такое прочтение античной философии представляет человека необработанным материалом, который может быть превращен в нечто более утонченное с помощью серии «духовных упражнений», цель которых заключается в «своего рода самоформировании, или paideia, призванном научить нас жить»[38]. Духовные упражнения — это практики и рутина, которые всегда выполняются в состоянии повышенного самосознания, задействуя и тренируя определенные человеческие способности: внимание, память, воображение, самоконтроль. Адо рассматривает несколько таких практик, которые присутствовали сначала в греческих, в затем в римских философских школах. Одним из примеров является «внимание настоящему моменту». Сосредоточивая свое внимание на настоящем, мы освобождаемся от тех страстей, которые возбуждают в нас прошлое и будущее (ни то ни другое мы не можем полностью контролировать). К таким страстям относятся сожаление, страх, опасение, гнев, печаль. Внимание к настоящему моменту дает нам также ощущение «космического сознания» и помогает оценить «бесконечную ценность каждого мгновения»[39]. То же самое касается «предвосхищения зла» (praemeditatio malorum), еще одного ключевого упражнения, предполагающего постоянное осознание наличия дурных вещей в мире (бедности, страданий, смерти и т. д.), которые могут в любой момент обрушиться на нас. Благодаря такой медитации мы высвобождаем ментальное пространство для подобного рода вещей в нашей жизни и готовим себя на случай, если несчастья обрушатся на нас. Через осознание того, что может случиться с нами, мы обретаем контроль над страхом перед неизвестностью. В качестве последнего примера возьмем «взгляд сверху», который помогает понять, насколько наша жизнь ничтожна, если поместить ее в большую космическую картину. Это упражнение призвано излечить нас от болезни высокомерия. Акцент на том или ином упражнении может отличать одну школу от другой и одного философа от другого, но в той или иной форме духовные упражнения должны были присутствовать во всех школах.
Конечно, античная философия включала в себя систематический дискурс о мире, состоянии человека и общем благе. Поэтому для нее было характерно производство и распространение текстов (стихов, договоров, диалогов), получивших название «философской литературы». Однако — и здесь мы сталкиваемся с главным герменевтическим сдвигом, который предлагает Адо, — такие дискурсы и тексты были не самоцелью, а лишь инструментом трансформации тех, кто их писал или читал. Эти работы, указывает Адо, будучи «теоретическими и систематическими», были написаны «не столько для того, чтобы проинформировать читателя о содержании доктрины», но чтобы «сформировать его», чтобы настроить его «на прохождение определенного маршрута, в ходе которого он добьется духовного прогресса»[40].
Временами кажется, что Адо стирает хронологические рамки и говорит так, будто предметом его размышлений является уже не мир античных философов, а наш собственный. В одном месте он пишет: «Мы забыли, как читать». Мы больше не знаем, «как делать паузу, освободиться от наших забот, вернуться к себе, оставив в стороне наш поиск утонченности и оригинальности», чтобы «медитировать спокойно, размышлять и позволять текстам говорить с нами». Знание «как читать» никогда не было тривиальной вещью; действительно, это «духовное упражнение, причем одно из самых сложных»[41].
Опираясь на стоическое различие между дискурсом о философии (с ее делением на физику, этику и логику) и самой философией (то есть стоическим образом жизни), Адо выступает за понимание философии как определенной включенности в мир. Суть философии не состоит — и не должна состоять — в том, что она отделяет нечто от жизни и постулирует сие как ее сущность. Напротив, речь идет об улучшении бытия и о возведении его на более высокий уровень. По словам Адо, философия представляет собой «конкретное отношение и определенный образ жизни», то, что «охватывает все существование». Это не просто то, о чем вы читаете, пишете или говорите, а модус бытия в мире:
38
40