«Бог милостив к тем, кто оказывает Ему почтение. Он слышит того, кто взывает к Нему. Он защищает слабого от сильного и слышит плач закованного в цепи. Он может рассудить могущественного и слабого. Бог знает того, кто знает Его, Он награждает того, кто служит Ему, и защищает того, кто следует за Ним».
Параллельных мест из Библии и догматического богословия, действительно, хватило бы на целую отдельную книгу, исключая немногие детали (однако наша задача, конечно, не в этом), да и одна мысль о боге-творце, как Гончаре, могла бы вызвать много аллюзий к творчеству Платона (427–347 гг. до н. э.) с его идеей о боге-демиурге, как раз творящем все, подобно ремесленнику (а именно таково одно из значений слова δημιουργός) – см. его диалог «Тимей».
Современный итальянский автор Альберто Карло Карпичечи продолжает рассмотрение египетской религии именно с точки зрения монотеизма: «Мы должны освободиться от типичных предубеждений и банальностей, зачастую представляющих ее как мрачную чащу – обитель богов с головами чудищ, далеких от любой человечности, жестоких и омраченных тревожным ожиданием ужасов потустороннего мира. Подход к религии Древнего Египта с предубеждениями такого рода равнозначен попытке судить буддизм на основе бесчисленных идолов, которые кажутся холодно отстраненными или гротескно демоническими на первый взгляд… Подобно всем великим религиям, религия древних египтян была, в основном, монотеистическая… Вся египетская космогония глубоко пропитана чувством единого и абсолютного Бога, начала и конца всего видимого и невидимого, чувством вечного творческого акта, где божества имеют тысячи лиц и тысячи проявлений того же самого Бога, как и все его творения, и все человечество в целом».
Такова же точка зрения современного египетского археолога Аббаса Челеби (пер. с итал. – Е.С.): «В Древнем Египте религия, которую пытались представить политеистической, была в действительности, как и прочие великие религии, монотеистической, и сегодня ученые единодушны в том, чтобы рассматривать многочисленных божеств египетских храмов просто как атрибуты или слуг высшего Сущего, единого Бога, единственного, которого признавали и которому поклонялись в храмах жрецы, послушники и мудрецы. Наверху египетского пантеона восседал единственный Бог, бессмертный, несотворенный, невидимый и порождающий из неисследимых глубин своего сокровеннейшего существа, вечно сам себя порождающий и содержащий в себе всех божеств… Монотеизм древней египетской религии может показаться своего рода идолопоклонством, но ныне считается, что все бесчисленные образы египетского пантеона не что иное, как проявления (эманации) единого Бога».
Итак, «реабилитировав» египтян от их суеверного почитания животных и грубого политеизма, сделаем вывод: коль скоро Осирис стал богом «единым и единственным, кто создал все вещи, священным духом, изначальным, несотворенным, творцом, вечно существующим», к чему тогда вся эта комедия с его смертью и воскресением? В принципе, так и рассудил первый македонский царь эллинистического Египта Птолемей I Сотер, желая сплотить своих греческих, египетских и, по возможности, иудейских подданных (а их в Египте было много, особенно в Александрии) в поклонении единому богу, которого он откровенно «сконструировал» для своего государства, – Серапису. Он вобрал идею монотеизма, не чуждую всем трем народам (особенно же иудейскому), греческий образ подземного царя Аида (Плутона, Гадеса – с его гигантской статуи, привезенной в Александрию из причерноморской Синопы) и египетские имена Осириса и представлявшего его душу «живьем» на земле священного быка Аписа (разумеется, культ знаменитого «золотого тельца» иудеи вынесли из Египта, недаром они, полагая, что Моисей погиб на горе Синай, заставили его брата Аарона изваять им бога, к которому они привыкли, – см.: Исх. 32: 1–6; эту идею высказывали и некоторые толкователи Талмуда). Птолемей «оставил» ему не только имя, но и функцию Осириса как владыки подземного мира (здесь он сходен и с Аидом) и воскресителя усопших, «убрав» странную мысль о страстях бога, «оставленную» египетским и прочим христианам (о становлении тамошнего христианства и его догматики на дрожжах Филона Александрийского, общин «терапевтов» у Мареотидского озера, гностиков и учения философа Плотина – разговор хотя и интересный, но долгий и совсем в другую сторону уводящий, – подробнее см. нашу работу «Александрия Египетская. Религия и наука»). Хлебная мера (медимн) на голове статуи Сераписа лишний раз свидетельствовала о нем как владыке подземного мира, дарующем не только всходы зерна, но и воскресение умершим, возможность вновь «прорасти» после своего погребения, как то же зерно, «погребенное» при посеве. Об этом мы достаточно говорили ранее, так что просто скажем об удачности замысла Птолемея «скрестить» Осириса с Аидом и его хлебным медимном на голове.