В следующий четверг ее читательская группа обсуждает «Убить пересмешника», и она хочет знать, читал ли я эту книгу. Я не читал. Чем я занимаюсь?
Смотрел ли какой-нибудь хороший фильм? Я сказал – «Приключение».
Французский? спросила она. Итальянский, ответил я. Она попросила рассказать сюжет и слушала терпеливо, но вряд ли что-нибудь поняла.
– С кем ты ходил? – спросила она. – Ты встречаешься с какой-нибудь хорошей девушкой?
Мой сын холостяк. Ему уже 26, а он все еще не женился. Я обошел щекотливый вопрос с терпением, выработанным в ходе долгого эксперимента.
Извини, Марта. Я не дам тебе внуков, которых ты так ждешь. Ты получишь их от Юдифь, это совсем недолго.
– Мне нужно перевернуть цыпленка, – сказала она и вышла. Я посидел с отцом, но долго этого вынести не смог и вышел в холл. Дверь в комнату Юдифь была приоткрыта. Я заглянул внутрь. Занавески задернуты, в комнате царит тьма, но я коснулся ее разума и обнаружил, что она проснулась и подумывает встать. "Отлично, сделай жест, будь дружелюбным, Дэвид. Тебе же ничего не стоит. Я легонько постучался.
– Привет, это я. Можно войти?
Она сидела, одетая поверх синей пижамы в белый купальный халат с оборочками. Зевает, потягивается. Ее обычно очень узкое лицо слегка припухло после долгого сна. Я привычно проникаю в ее голову и вижу там нечто новое и удивительное. Эротическую инаугурацию моей сестры. Прошлой ночью. Я вижу все: они юркнули в припаркованную машину, подъем возбуждения, неожиданное окончание того, что должно было быть только интерлюдией ласк, спадающие трусики, неуклюжий выбор позы, возня с презервативом, момент последнего сопротивления, уступающий путь вседозволенности, торопливые неопытные пальцы нащупывают истекающую смазкой девственную щель, осторожное неловкое введение, рывок, удивление, что вторжение прошло безболезненно, торопливые движения тел, быстрое извержение у мальчика, вина и разочарование, что все кончилось, а Юдифь осталась неудовлетворенной. Молчаливая поездка домой, а на лицах стыд. В дом, на, цыпочках, хрипло поприветствовать бдительно бодрствующих родителей. Поздний душ. Исследовать и помыть слегка припухшую вульву.
Уснуть нелегко. Долгая бессонница, в которой вспоминается ночное событие: она довольна тем, что вошла в мир женщин и слегка напугана. Нежелание на следующий день подниматься и смотреть миру в лицо, а особенно Полу и Марте. Юдифь, твой секрет для меня не секрет.
– Ну, как ты? – спросил я.
Она тянет, как обычно:
– Спать хочу. Я очень поздно вчера вернулась. А чего ты здесь?
– Заехал взглянуть на свою семью.
– Приятно было встретиться.
– Это не по-дружески, Джуд. Я тебе так неприятен?
– Что ты ко мне пристал, Дэйв?
– Я сказал, что пытаюсь быть общительным. Ты – моя единственная сестра.
Я решил просунуть голову в дверь и поздороваться с тобой.
– Ты так и сделал. Ну и что?
– Ты могла бы рассказать, что ты делала с тех пор, как мы виделись в последний раз.
– Тебя это волнует?
– Если бы не волновало, я бы не спрашивал.
– Конечно, – издевательски произносит она. – Тебя не интересует вся эта чепуха обо мне и о ком-либо, кроме Дэвида Селига, так почему ты притворяешься? Можешь не задавать мне вежливых вопросов. Они у тебя звучат неестественно.
– Ну, держись! – «Не задавайся, сестричка». – Почему ты думаешь, что…
– Разве ты когда-нибудь вспоминаешь обо мне? Я для тебя просто мебель.
Нудная младшая сестра. Неудобство. Ты когда-нибудь говорил со мной? О чем-нибудь? Ты хотя бы знаешь, как называется школа, в которую я хожу? Я для тебя – незнакомка.
– Нет, вовсе нет.
– Что ты знаешь обо мне?
– Много.
– Например?
– Достаточно, Джуд.
– Один пример. Только один. Обо мне. Например…
– Например. Ладно. Например, я знаю, что прошлой ночью ты переспала с мальчиком.
Мы оба застыли от изумления. Я не мог поверить, что с моих губ могло сорваться такое, а Юдифь дернулась, словно пораженная электрическим током, глаза ее широко раскрылись. Не знаю, как долго мы не решались заговорить.
– Что? – наконец смогла она выдавить. – Что ты сказал, Дэйв?
– Ты слышала.
– Я слышала, да, но думаю, мне это приснилось. Повтори.
– Нет.
– Почему?
– Отстань от меня, Джуд.
– Кто тебе сказал?
– Пожалуйста, Джуд…
– Кто тебе сказал?
– Никто, – пробормотал я.
– Ты знаешь? – В ее улыбке было дикое торжество. – Я тебе верю. Правда, я тебе верю. Тебе никто не говорил. Ты это вытащил из моей головы, так, Дэйв?
– Я бы хотел никогда не приходить сюда.
– Согласись. Почему ты не хочешь согласиться? Ты читаешь мысли людей, да, Дэйв? Я давно об этом подозревала. Все эти твои намеки, догадки, ты всегда оказывался прав, а как ты смущался, прикрывая себя. Говорил об «удаче». Конечно! Конечно, удача! Я знала правду. Я говорила себе: этот подонок читает мои мысли. Но это же безумие, такого не бывает. Но это правда, так? Ты не догадываешься. Ты смотришь. Мы открыты для тебя, и ты читаешь нас, как книги. Шпионишь за нами. Разве не так?
За моей спиной раздался какой-то звук. Испугавшись, я чуть не подпрыгнул. Но это была всего лишь Марта, просунувшая голову в спальню Юдифь. Слабая, задумчивая улыбка:
– Доброе утро, Юдифь. Или, лучше сказать, добрый день. Болтаете, дети?
Я так рада. Не забудь о завтраке, Юдифь.
И она пошла своей дорогой.
Юдифь резко сказала:
– Что же ты ей не сказал? Распиши все. С кем я была прошлой ночью, что я с ним делала, как это было…
– Прекрати, Джуд.
– Ты не ответил на мой вопрос. У тебя есть эта жуткая сила, да? Да?
– Да.
– И ты всю жизнь шпионишь за людьми?
– Да.
– Я знала. Я не понимала, но знала все время. Это многое объясняет.
Почему ребенком я всегда чувствовала, что-то грязное, когда ты был поблизости. Мне казалось, что бы я ни сделала, об этом напишут в завтрашних газетах. Я никогда не была одна, даже если запиралась в ванной.
– Она содрогнулась. – Надеюсь, больше никогда тебя не увидеть, Дэйв.
Теперь, когда я знаю, кто ты. Я бы желала никогда не видеть тебя. Если ты еще станешь шарить в моей голове, я отрежу тебе яйца. А теперь убирайся отсюда, мне надо одеться.
Я вышел из комнаты. В ванной, уцепившись за холодный край раковины, я наклонился к зеркалу, изучая свое пылающее, взволнованное лицо. Я казался пораженным и оглушенным, черты лица застыли, как от удара. «Я знаю, что ты переспала прошлой ночью». Почему я ей это сказал? Случайность? Слова сорвались потому, что она довела меня? Но прежде я никому не позволял толкнуть меня на это. Случайностей не существует, утверждал Фрейд.
Невозможно просто проговориться. Все происходит осмысленно, на одном уровне или на другом. Я должен был сказать это Юдифь, потому что хотел, чтобы она узнала наконец правду обо мне. Но почему? Почему она? Я уже сказал Никвисту. Но тогда никакого риска не было, и я не собирался больше этого делать. Так больно всегда воспринять это, а, мисс Мюллер? А теперь Юдифь узнала. Я дал ей бомбу, которой она может взорвать меня.
Я дал ей бомбу. Странно, что она ею не воспользовалась.
16
Никвист сказал:
– Твоя проблема, Селиг, в том, что ты – глубоко религиозный человек, который случайно не верит в Бога.
Никвист всегда говорил подобные вещи, а Селиг никогда не был уверен, действительно ли он так думает или просто играет словами. То, что Селиг мог глубоко проникать в душу человека, ничего не значило, он никогда не был ни в чем уверен. Никвист был слишком хитер и неуловим.
Из соображений безопасности Селиг ничего не ответил. Он стоял спиной к Никвисту, глядя в окно. Падал снег. Узкие улицы внизу были завалены снегом – не могли пробиться даже городские снегоуборочные машины, – кругом царило странное безмолвие. Ветер намел сугробы. Припаркованные машины исчезали под белым покрывалом. Несколько дворников лопатами отгребали снег с дорожек. Снег шел уже три дня. Он царил на всем северо-востоке. Он завалил каждый город и пригород, мягко окутывал Аппалачи и дальше на восток падал в темные волны Атлантики. В Нью-Йорке ничто не двигалось. Все учреждения были закрыты: здания офисов, школы, концертные залы, театры. Надземная железная дорога не действовала, а шоссе блокированы. Аэропорт бездействовал. Баскетбольные матчи в Мэдисон-Сквер отменили. Селиг не мог получить работу и пережидал метель в квартире Никвиста, проведя с ним так много времени, что с тех пор стал находить общество друга давящим и гнетущим. То, что раньше казалось в Никвисте забавным и прелестным, стало досадным и обманчивым. Самоуверенность Никвиста воспринималась теперь как самодовольство; его обычные проникновения в разум Селига не были более проявлением дружеской интимности, но сознательными актами агрессии. Его привычка повторять вслух мысли Селига стала раздражать и казалось, что его невозможно от этого удержать. Вот он опять это делает, вырвав из мозга Селига цитату и насмешливо декламируя ее: