Не думаю возвращаться туда. Умерщвление плоти? Это кажется устаревшим, как Крестовые походы или ношение вериг: это просто не подходит к 1976 году.
Сомневаюсь, что смогу глубоко погрузиться в хлыстовство. Что же остается?
Распутство и молитва? Я не сумею распутничать. Молиться? Кому? О чем? Я бы чувствовал себя идиотом. Господи, дай мне снова мою силу. Святой Моисей, помоги мне, пожалуйста. Чушь какая-то. Иудеи не молят о благах, потому что знают: никто не ответит. Что же тогда остается? Угрызения совести, самоуничижение и страх попасть в ад? У меня есть все и пока это не приносит пользы. Нужно испробовать другие способы вернуть силу к жизни.
Изобрести что-то новое. Я буду избивать себя метафорической дубинкой.
Бичевание больного, слабого, дрожащего, распустившегося разума.
Предательского, ненавистного разума.
6
Но почему Дэвид Селиг хочет, чтобы вернулась его сила? Почему не позволить ей угасать? Это же всегда было его проклятием. Это отрезало его от товарищей и обрекло на жизнь без любви. Ты долго жил один, Дэвид. Пусть себе гаснет. Но с другой стороны, что ты без силы? Без этого непредсказуемого неудовлетворительного средства связи с ними, как ты вообще сможешь общаться с ними? Твоя сила связывает тебя с человечеством на горе или на радость, это единственное, что вас соединяет: ты не можешь потерять ее. Прими это. Ты любишь и ненавидишь этот свой дар. Ты боишься потерять его несмотря на все, что он тебе сделал. Ты цепляешься за последние его отголоски, даже зная, что борьба бессмысленна. Сражайся.
Перечитай Хаксли. Если сможешь, попробуй лекарства. Я перешагну через себя. Я проживу и так. Заправим-ка в машинку чистый лист и подумаем об Одиссее как символе общества.
7
Я встрепенулся от серебристой трели телефонного звонка. Час поздний.
Кто звонит? Олдос Хаксли пытается подбодрить меня из могилы? Доктор Гитнер с важным вопросом по поводу пи-пи? Тони – сообщить что она поблизости с великолепными таблетками и узнать нельзя ли забежать? Осторожно.
Осторожно. Я с недоумением смотрю на аппарат. Моя сила, даже в момент ее расцвета, никогда не могла с такой мощью вторгаться в сознание, как Американская телефонно-телеграфная компания. Вздохнув, я снимаю трубку на пятом гудке и слышу сладостное контральто моей сестры Юдифь.
– Я тебя отвлекаю? – Типичное начало для Юдифь.
– Тихая ночь дома. Пишу семестровую работу «Одиссей». У тебя для меня что-нибудь приятное, Джуд?
– Ты не звонишь две недели.
– Я был раздавлен. После той сцены в последний раз я не хотел касаться денежного вопроса, а это было единственное, о чем я мог говорить, поэтому я и не звонил.
– Черт, – сказала она, – я на тебя не рассердилась.
– Ты была зла как черт.
– Совсем нет. Почему ты думаешь; что это серьезно? Только потому что я орала? Ты правда веришь, что я считаю тебя… Как я назвала тебя?
– Кажется, вечным приживалой.
– Вечным приживалой. Черт. Я была жутко раздражена в ту ночь, Дэйв.
Личные проблемы, да и мои женские дела вот-вот должны были начаться. Я потеряла контроль. Я просто выпалила первую попавшуюся чушь, пришедшую в голову, но почему ты поверил, что я так думаю? Тебе-то уж не следовало принимать меня всерьез. С каких это пор ты принимаешь за чистую монету то, что люди произносят вслух?
– Джуд, твой разум говорил то же.
– Да? – Ее голос внезапно осел. – Ты уверен?
– Я слышал это четко и громко.
– О, Господи, Дэйв, имей совесть! В тот момент я могла думать что угодно. Но под этим гневом, под ним, Дэйв, ты должен был увидеть, что я совсем не то имею в виду. Что я люблю тебя, что я не хочу потерять тебя.
Ты – все, что у меня есть, Дэйв. Ты и малыш.
Ее любовь была мне неприятна, а ее сентиментальность еще менее по вкусу. Я сказал:
– Я больше не читаю глубин, Джуд. В последнее время я не могу. И все же не нужно было так шипеть. Да, я вечный приживал, и я занял у тебя больше, чем ты могла дать. Черная овца твой старший брат чувствует себя очень виноватым. Будь я проклят, если еще когда-нибудь попрошу у тебя денег.
– Виноватым? Ты говоришь о вине, когда я…
– Нет, – перебил я ее, – не надо винить себя сейчас, Джуд. – Не сейчас.
Ее угрызения совести за прошлую холодность ко мне были еще неприятнее вновь обретенной любви. – Что-то мне сегодня не хочется выслушивать признания.
– Ладно-ладно. С деньгами у тебя все в порядке?
– Я сказал тебе, что делаю семестровую работу. Перебьюсь.
– Придешь завтра на ужин?
– Я лучше поработаю. Много работы, Джуд. Сейчас самый сезон.
– Будем только мы вдвоем. И малыш, но я его уложу пораньше. Только ты и я. Мы бы могли поговорить. Почему ты не придешь, Дэйв? Тебе не следует, так много работать. Я приготовлю для тебя что-нибудь вкусненькое. Сделаю спагетти и горячий соус. Что хочешь? Скажи.
Она умоляет меня, моя ледяная сестра, за двадцать пять лет не давшая мне ничего, кроме ненависти. Приходи, я буду твоей мамой, Дэйв. Позволь мне любить тебя, братик.
– Может быть послезавтра. Я тебе позвоню.
– А завтра? Никак?
– Не думаю, – сказал я.
Молчание. Она не хочет просить меня. В наступившей тишине я говорю:
– А что ты сама сейчас делала, Юдифь? Есть кто-нибудь интересный?
– Вообще никого. – Ее голос твердеет. Она развелась два с половиной года назад и спит со всеми подряд. Ей тридцать один год. – Я сейчас между мужчинами. А может быть, вообще без мужчины. Я не собираюсь снова вляпаться.
Я спрашиваю с черным юмором:
– Что случилось с тем агентом из бюро путешествий, с которым ты встречалась? Мики?
– Марти. Это рекламный трюк. Он прокатил меня по всей Европе всего за 10-процентную плату. Иначе я бы не потянула. Я просто использовала его.
– Ну?
– Мне надоело и я его бросила в прошлом месяце. Я его не любила. Думаю, он мне даже не нравился.
– Но все же ты была с ним довольно долго, если сумела объехать всю Европу.
– Ему это ничего не строило, Дэйв. Я была вынуждена лечь с ним в постель. Ну и что ты скажешь, Дэйв? Что я – шлюха?
– Джуд…
– Хорошо, я – шлюха. Но я, по крайней мере, пытаюсь быть прямой. Много свежего апельсинового сока и много серьезного чтения. Сейчас я читаю Пруста, поверишь ли? Я только что закончила «Путь Сванна», а завтра…
– Мне еще надо поработать, Джуд.
– Извини. Я не хотела тебе мешать. Придешь ужинать на этой неделе?
– Я подумаю и дам тебе знать.
– Почему ты меня так ненавидишь, Дэйв?
– Это не так. И мне кажется, мы собирались закончить.
– Не забудь позвонить, – сказала она. Хватается за соломинку.
8
Тони. Теперь мне следует рассказать о Тони.
С Тони я прожил семь недель однажды летом восемь лет назад. Раньше я не жил ни с кем, кроме моих родителей и сестры, от которых я ушел при первой возможности, и себя самого, от кого мне вообще не уйти. Тони – одна из двух женщин, которых я очень любил, другой была Китти. Когда-нибудь я расскажу и о Китти.
Могу ли я воссоздать образ Тони? Попытаюсь сделать это в нескольких строчках. Ей было двадцать четыре года. Высокая девушка, пять футов шесть или семь дюймов. Стройная. Одновременно ловкая и неуклюжая. Длинные ноги, длинные руки, тонкие запястья и щиколотки. Очень прямые блестящие черные волосы каскадом обрушивались на плечи. Теплые, быстрые карие глаза, живые и насмешливые. Остроумная, проницательная, не очень хорошо образованная, но необыкновенно мудрая. Лицо не сказать, что красивое – слишком большой рот, слишком большой нос, слишком высокие скулы, – но все вместе производило впечатление сексуальности и большой привлекательности. Когда она входила в комнату, все поворачивали головы ей навстречу. Полная, тяжелая грудь. Я обожаю грудастых женщин: моей усталой голове необходимо уютное местечко для отдыха. Она ведь так часто устает. У моей матери был большой размер лифчика – никаких тебе уютных подушек. Она бы не смогла вынянчить меня, если бы даже захотела. А она не хотела. (Прошу ли я когда-нибудь, что она меня родила? Ну же, Селиг, покажи свое сыновнее благочестие, ради Бога!) Я никогда не заглядывал в разум Тони, кроме трех раз: первый – в тот день, когда мы познакомились, второй – через пару недель после первого, и третий – в день, когда мы расстались. Этот третий раз был просто чудовищной случайностью. Второй тоже более или менее был случаен. И только первый был преднамеренной пробой. Когда я понял, что люблю ее, я старался никогда не шпионить за ее мыслями. Тот, кто подсматривает в дырку, видит помеху. Урок, который я выучил очень рано. Кроме того, я не хотел, чтобы Тони заподозрила существование моей силы. Мое проклятие. Я боялся, что это отпугнет ее.