Невыносимый зуд под кожей немного поутих, но ему на смену стали приходить чудовищные картины. Они приходили помимо воли. Сами. Врываясь в сердце, разрывая изнутри. Вот Андрей видит маленькое тельце, разодранное зверем. Оно лежит в траве, а над истерзанными внутренностями кружат мухи. Отгоняет страшное видение и тут же представляет новое. В нем он находит собственного сына умирающим от жажды. Исхудавшего, обескровленного. И Умка еще живой, в нем еще есть силы. Но их хватает только на то, чтобы посмотреть в глаза отцу. В глаза, которыми теперь стыдно смотреть даже на тайгу, не говоря уже собственно сыне.
Когда до балки оставалось не больше десяти минут пути, Ненужный выстрелил в воздух. Эхо разлетелось по тайге и затерялось в кронах деревьев. Он выстрелил еще раз. Озадаченная Хурта заскулила и вопросительно уставилась на хозяина.
- Пошли, родная. Рядом уже.
Собака легко взяла след. Хурта была опытной охотничьей лайкой. Настоящим лидером в своей стае. Все шесть сезонов была рядом и потому научилась понимать хозяина с полуслова. А иной раз и говорить ничего не нужно было. Сама знала что и как делать.
- Ищи!
Она обнюхала кусты, мох на склоне балки, дважды гавкнула и рванула вперед. Ненужный не стал ее задерживать, а тем более просить бежать помедленнее. Он сам ринулся следом, продираясь сквозь густые заросли кустарника и едва успевая уворачиваться от ветвей.
След петлял. Андрей заметил, что они уже дважды дали приличные круги и стал подозревать, что лайка все же сбилась со следа, но когда услышал впереди заливистый лай, понял, что ошибался. Сердце в раз выпрыгнуло из груди. Он не видел Хурту. Она лаяла в зарослях кустарника в нескольких десятках метрах от него. И эти метры дались с таким трудом, с каким он не преодолевал даже самые дальние зимние переходы. Перед глазами снова маячили страшные картины, а Хурта все не унималась. Лаяла.
Это были штаны Умки. Они висели на ветвях кустарника, полностью облепленые насекомыми. Ненужный взял их, встряхнул, понюхал. Пахло мочой, хотя ткань уже успела просохнуть. Хурта в это время обнюхивала опавшую хвою, где Пашка провел свою первую ночь в одиночестве.
* * *
Пашка проснулся бодрым. Солнце давно встало, лес кричал сотнями птичьих голосов, а мошкара облепила все лицо и руки. От постоянных укусов кожа распухла. Он уже немного привык к тому, что насекомые лезут в глаза, в рот, в уши. Даже раздражаться перестал. Но сегодня мошкара донимала, как никогда прежде. А еще глаза, почему-то, слиплись и открывались с трудом. Пашка потер их пальцами, поморщился от боли и на четвереньках подполз к воде. Умылся и почувствовал, как в животе заурчало. Хотелось есть. Впервые за три дня.
Осмотрелся, надеясь увидеть рюкзак, но быстро вспомнил, что потерял его еще вчера. Расстроился. Затем вспомнил, что папа говорил про соболей. Вот бы встретить такого! Хотя бы одного! Он бы точно накормил...
Пашка попробовал встать. Ноги болели, но той ломки, которая мучила вчера, теперь не было. Решил, что выздоровел и приободрился. В конце концов, заветное желание скоро должно исполниться! А значит, пора бы и выздороветь! Как же иначе?
Заводь, из которой вытекал ручей, оказалась не простой. Пашка догадался об этом по поваленным деревьям, лежащим повсюду, и по изгрызенным веткам, торчащим, словно толстая проволока, из земли. О бобрах он знал. Точно не помнил откуда, но знал, что есть такие животные. И что они строят плотины из деревьев и веток. Да только видел такое чудо впервые. Но бобров видно не было, и мальчик быстро потерял интерес к необычному водоему. К тому же сильно хотелось есть, а значит надо было быстренько придумать, где отыскать соболя.
Он пошел вдоль ручья. Тот оказался извилистым, часто уходил в густые заросли, через которые пройти было просто невозможно. Тогда Пашка сворачивал в сторону и искал путь попроще, но всякий раз возвращался к бегущей воде. Делал он это не столько для того, чтобы выйти к реке, сколько для того, чтобы иметь возможность попить, когда захочется. Страх перед жаждой, мучившей его еще день назад, вынуждал быть осмотрительным.
А еще Пашка постоянно размышлял над тем, с кем же он разговаривал ночью? Действительно ли папа был рядом или ему это только померещилось? И чем больше он об этом думал, тем крепче убеждался, что папы рядом нет. Ему бы очень хотелось, чтобы это было не так, но обманывать себя Пашка не любил. Тогда кто же был прошлой ночью в кустах? Треск сухих веток и шуршание листвы, в отличие от голоса папы, были настоящими! В этом сомнений не было. Он даже видел, как качаются ветки кустов. Так кто?