От этой мысли мальчик заплакал. Он сбросил рюкзак и ревел, стоя на коленях. Громко, навзрыд. А когда слезы кончились, улегся прямо на земле, положил ладони под щеку и уснул.
Проснулся ночью и первое, что ощутил, был ужас. Настоящий, невыносимый, всепроникающий. Пашка открыл глаза и не решался пошевелиться. Так и лежал на холодной земле с ладошками под щекой, а вокруг стояла непроглядная тьма.
Он трясся, дрожал всем телом. Но не от холода, хотя и было прохладно.
- Папа, - тихонечко прошептал Пашка, зажмуриваясь от страха, что будет услышан кем-нибудь, кроме его папы, - Папочка, миленький. Я больше никогда-никогда не буду отставать. Честно-честно. И молчать буду всегда. Папочка!
Слезы горячими каплями текли по лицу, но он не мог их остановить. Они сами выступали из глаз, сползали по носу и все капали-капали на сухие сосновые иголки.
Кричать, звать папу теперь было страшно. Если днем все видно, понятно, что медведя и волка рядом нет, то ночью не видно ничегошеньки. Страшные звери могут быть совсем рядом и если закричать, то они сразу найдут его и съедят. И Пашка молчал. Лишь изредка шептал слова извинений, в надежде, что папа хоть как-то их услышит, почувствует. Так и пролежал до рассвета, вслушиваясь в малейшие шорохи, треск веток и уханья сов.
Ему очень хотелось пописать, но он так и не решился встать. Из-за этого штаны намокли, что вызвало очередные слезы, а следом за ними и холод.
Когда небо посветлело, а густая ночная тьма начала рассеиваться, Пашка, наконец, смог заставить себя пошевелиться. Изо рта шел легкий парок. Все тело онемело. Пришлось еще долго сидеть, разминать ноги, которые кололи иголками. Рюкзак все также лежал рядом. Пашка хотел пить, а внутри была маленькая пластиковая бутылочка с водой. Он видел ее, когда папа упаковывал вещи. Пробка оказалась плотно завинченной. Пришлось хорошенько потрудиться, чтобы напиться.
Там же, в рюкзаке, нашел чистые трусы и штаны. Переоделся, ежась от холода. Обмоченные штаны сначала сунул в рюкзак, но немного подумав, вытащил обратно и забросил в кусты. Подумал, что будет стыдно, если папа увидит эти штаны и поймет, что он обделался, как маленький.
В предрассветных сумерках лес выглядел зловещим. Мрачности придавало и птичье молчание. Казалось - все вокруг вымерло. Это отчасти успокаивало. Если все вымерло, значит, ничего не будет нападать и съедать. Пашка дождался, пока верхушки сосен озарились первыми лучами солнца, и зашагал туда, куда, по его мнению, ушел папа.
День третий.
Анна вернулась утренним автобусом незадолго до обеда, застав Андрея спящим поперек кровати в одежде и сапогах. В комнате стоял характерный запах перегара. Она прислушалась, но ничего, кроме размеренного храпа мужа не услышала. Заглянула в спальню, убедилась, что дома, кроме них никого больше нет, и присела на стул. Ненужный застонал, перевернулся на спину.
- Собаки воют, - тихо сказала Анна, - Не кормил, что ли?
Андрей приподнял веко и уставился на нее воспаленным глазом. Раскалывалась голова, а все последние сны были только о том, как он пытается напиться, но сколько ни пил, жажда все равно не отступала. Теперь же, после того, как проснулся, во рту и вовсе разгорелся пожар.
- Рассолу дай.
Анна помедлила, словно раздумывая, но все же вышла из дому и вернулась с эмалированной кружкой в руках. Андрей напился и снова лег, отвернувшись к стене. Жена села на край кровати.
- Где мальчик-то?
Ненужный чуть заметно вздрогнул, но не ответил. Только ноги подогнул, сворачиваясь в клубок. Будто замерз и пытался согреться.
- Ты отвез его, что ли?
- Тебе-то что? - буркнул Ненужный. Так тихо, что ей пришлось прислушиваться, чтобы разобрать, что он говорит.
Анна положила ладонь ему на плечо и легонько погладила.
- Я зла не держу. Что было, то было. Если надо, буду и чужого растить, как своего. А там, бог даст, своих нарожаем. Лукины вон вообще приемных понабирали. Живут как-то. Хорошая детвора. И постыдного тут нету ничего. Сын есть сын. Чего уж тут стыдиться? Ты уж прости, если что. Психанула, не подумавши.
Ненужный глубоко вздохнул, встал с кровати и, не глядя на жену, вышел из дому. Во дворе заскулили, залаяли собаки.
Андрей ушел и не показывался дома до ужина. Анна даже волноваться начала, не случилось ли чего. По хозяйству уйма дел, а мужик ходит где-то.
К вечеру вернулся и слова не сказал. Будто похмелье так и не отпустило. И тревожило Анну не то, что с нею он не говорит, а то, что сам на себя не похож. Жили-то до сих пор сносно, мирно. Когда-никогда поругаются. Бывало и крепко. Но ссоры эти были, как буря, которая всегда скоро стихала. Покричат друг на дружку, поругаются, выплеснут накипевшее, и снова душа в душу. А тут, будто туча над домом собралась. Собралась, повисла и с места не двинется. И молний, вроде, не видно, и грома не слышно, а душно так, что дышать нечем.