- Белов, я тебя хочу предупредить, если ты с Пашкой… подай мне нож, маленький, пожалуйста… так вот, если вы вдвоём решите этот фокус повторить, то я вас пристрелю к чертям собачьим, вот мне скоро должна Уэзерби прийти, я заказал, вот я её на вас и опробую, блин…
- Вовка, не кони, мы его сами… нетактично. Пап, тебе какой огурец?
- Да мне… на салат! Ха, это анекдот такой, дурацкий, вот этот пойдёт, Пашка. Ну, так…
Я, подумав секунду, переношу бутылки с разделочного стола на обеденный, беру доску, огурец, нож, усаживаюсь, пацаны, не дыша, устраиваются напротив. Публика готова, ваш выход маэстро…
(Вот только я хочу предупредить сейчас не только Белова, все кто читает сейчас эти строки, подумайте сто раз, прежде чем пробовать эту штуку, - я её изобрёл, но авторских прав я за собой не держу, - но подумать я советую очень серьёзно… Впрочем, решать вам, да и то сказать, в меру эта штука неопасна, тут ведь всё дело в мере, всегда всё дело в мере…).
Так, берётся средней толщины и средней длины, в общем, среднего объёма огурец, и режется пополам. Так…
- Паш, дай мне свою чайную ложку, пойдёт, только торт с неё оближи…
Я поглядываю на пацанов, блин, ради двух пар этих глаз стоило переродиться в этом Мире, люблю обоих, хоть и по-разному… Ладно, дальше. Я аккуратно выбираю чайной ложкой сердцевины обеих половинок огурца, оставляя стенки, - не толстые, не тонкие; затем, обрезаю у них хвостики, - жопки, если угодно, - это для того, чтобы половинки огурца можно было поставить как стопки, если вы ещё не догадались. Да. Это теперь и есть стопки, и это не моё изобретение, это любимая «тара» моей студенческой юности, стройотрядов, колхозов, и первомайских демонстраций…
А вот содержимое, это уже моё. Ха, нам тогда и не снились такие напитки, хотя, кубинский ром, кажется, всё же попадался, и стоил он тогда, не то, чтобы очень уж дорого, но то была эпоха разнообразных Горбачёвских экзерсисов над новой общностью людей, именуемой «советским народом», и в сфере алкоголя в том числе. Так что, я хотя и помню тогда, - смутно, - кубинский ром, но пробовать мне его до середины девяностых не доводилось…
- Паш, дал бы ты мне… ёмкость. М-м, ну, кувшин, что ли…
- Который для кваса? Держи.
- Ага. Так, водка, это клюквенная, Абсолют, та-ак, грамм сто. Теперь столько же белого рома, Паш, не лезь! Вот же… И джин. Тоже примерно… да, примерно так же. А! Вино. Пашка, в холодильнике Савиньон… м-м, спасибо, тоже столько, ну, пропорции должны быть приблизительно одинаковыми. Так, это всё не бултыхаем, пусть чуть постоит.
Я встаю из-за стола, потягиваюсь, беру из холодильника лимон, подхожу к шкафам, - где же было? - так, вот она, - достаю мятную эссенцию, оборачиваюсь… Пашка изучает содержимое кувшина, - на вид! - постукивая пальцами по его стеклянному боку, - а Вовка смотрит на меня… Да, я пропал, - знакомая, незабываемая, щемящая нежность хватает моё сердце цепкой мягкой хваткой лапкой с острыми коготками, и это навсегда, эта хватка не ослабнет уже, не ослабла же эта хватка раньше, каждая из моих Любовей живёт в моём сердце…
Я капаю в каждую из импровизированных стопок по капле мятной эссенции, сыплю туда же по чуточке сахару, режу лимон, выдавливаю его в кувшин, готово.
- Готово.
- Дядя Илья, а это не смертельно?
- Да ничего с ним не будет! Наверно.
- Наверно. Вовка, в умеренных дозах это даже хорошо. Да и вы-то не попробуете, так что, не переживай.
- Да я за вас, дядь Илья…
- Ух, ты! Покраснел! Оба!
- Павел, ты… Белов, не обращай внимания.
- Да я и… он же прикалывается, дядя Илья.
- Дядя. Так-так, значит, ты мой двоюродный брат? Ага, и глаза у вас одинаковые. Ну, пипец, но это ладно, а то Пулька один, это мне мало, да и возраст у тебя подходящий, споёмся, Вовка!
- Этого я и опасаюсь, - уныло отзываюсь я, наливая моё изобретение в стопку-огурец. - Нет, это пить очень даже можно. Кстати, Павел, нашей маме нравилось, если не больше двух таких стопок выпить, то такое приятное, лёгкое опьянение, весело, и держится долго…
- А как это называется? Паш, не, я больше торта не хочу, спасибо.
- Называется? Не знаю, просто коктейль. Мой.
- Так вы и назовите, дядя Илья.
- Точно, пап, назови! По имени, во! «Дядя Илья»!
- Пашка, кончай ты…
- Белов, он так шутит, привыкнешь. А название… Ну, давайте так: «Штурмовик».
- Ил-2! - выдаёт Белов.
- Кстати, Вовка, батю же друзья так и зовут, - Ил, - с детства, да, пап?
- Да, верно. И… - я смотрю на Пашку, в его глазах вспыхивают серые искры, он мне согласно кивает… - Белов, ты меня зови тоже так, - Ил. Это и просьба, и… зови, ладно?
- А можно? Ну… Ил, - и Вовка смотрит на Пашку, как так пацаны умеют разговаривать без слов, почему мы с возрастом почти теряем это умение, оно остаётся только для любимых…
- Вот и всё, теперь только нам напиться! Вовка, давай батю крутить, он сейчас поддастся, он нам… А, пап?
- Нет. Нет. Нет. И нет.
- Пашка, а у меня дома, у мамы в холодильнике вино есть…
- Базар!
- Пристрелю, гадом буду, пристрелю обоих к чёрту…
Нет, я этим двоим не налил, разумеется, - всему есть границы, - ну, не всему, погорячился, - но я им не налил.
Ну, что ж, господа мои, а сейчас обещанное отступление с рассказом о себе-подростке.
Я был красивым пацаном. Правда. Это видно по моим тогдашним фотографиям… Ну, это-то видно, а не видно того, что можно было увидеть лишь во мне живом, реальном Иле, - Илье Герасимове, - тринадцати лет от роду.
И я был таким же, как и Белов, лукавым хитрецом, осознающим свою силу, и через осознание эта сила становилась неодолимой, но фотографии этого передать не могут почти никогда, к сожалению, или к счастью…
К счастью, скорее, - так я думаю. Я заметил, что таких, осознающих свою силу и неотразимость лукавых хитрецов немало в нашем Мире, но почти все они не знают, как именно эта сила работает, как действует её сложный механизм. И лишь единицы это постигли, или родились с этим знанием, - и через знание того, как устроен тонкий, мощный, непреодолимый механизм этой неотразимой силы, эти единицы могут то, что и не снилось другим лукавым хитрецам. Это я не про Белова, нет, это я про того, который был до него, и хоть он был и не долго, и я его не стал удерживать, но этого мне не забыть. Не знаю, смог бы я сам выдержать то наваждение долго, сохранился бы мой рассудок в целости, но по счастью такие, способные управлять, не просто излучать, а именно управлять этой силой, они непостоянны, и мы им быстро надоедаем, и они скоро перенаправляют, - о, они же это умеют! - эту силу на другие, новые свои жертвы….
Мне думается, что если бы таких было большинство, то наш Мир давно уже превратился бы в пустыню, оплавленную страстью до стеклянной ясности и прозрачной пустоты…
А Белов не такой, и я был не таким.
Да, фотографии… Красивый, я сказал? Да, красивый. И знаете, господа, какая забавная штука с этими фотографиями? Если я показываю кому-нибудь свои фотографии, на которых я снят с другими подростками, многими, - фото класса, например, то меня сразу узнают. Сразу же, мгновенно, - и не потому, что я не изменился, - ну, я и сейчас далеко не урод, но я изменился, конечно же. Узнают, потому что там, на этой фотографии 7-го «А», двое нас, самых узнаваемых, - из пацанов, - я, и тот, мой первый Вовка…
И ещё, про фотографии, - Белов спёр у меня одну, я на ней на пляже, мне четырнадцать лет. Милый снимок, я и сам так всегда считал, но Вовка спёр его… Блядь, он мне сознался, что дрочил на эту фотку! По-моему, ни в какие ворота. Но лестно мне было, - не передать, - я хоть и смеялся, но в душе плавилось и плескалось то, знакомое, тщеславие, - лукавое тщеславие хитреца-победителя…
Таких лукавых хитрецов в нашем Мире много, но есть ли ещё такие, как Белов, такие, каким был и я сам? Таких, - готовых не просто к игре, а к Любви? Вот этого не знаю. Надеюсь…