Отец Сергий написал в эти годы книгу «Икона и иконопочитание» (1931 год) — безусловно, не без влияния Ю. Н. В эти же годы ею была написана для отца Сергия икона «Софии Премудрости Божией», она висела в его комнате до дня его кончины, как и образ Ангела Хранителя, который всегда находился у него в изголовье.
После смерти отца Сергия этот образ Юлия Николаевна передала отцу Андрею Сергеенко, а по его кончине — подарила отцу Александру Меню. Он и сейчас в его доме в Семхозе, в изголовье диванчика в кабинете, рядом со светильником и большой фотографией матери. Обе эти иконы оказались на выставке в Рублевском музее осенью 2000 года, — как и образ «Не рыдай Мене, Мати», написанный в Париже в 1931 году (икону эту репродуцировали тогда в эмигрантской газете «Россия и славянство» и даже называли Ю. Рейтлингер созидательницею русской «Pietа»).
Рядом была помещена очень большая, написанная в 30-е годы в Париже, икона Божией Матери, о которой на выставке же я узнала следующее. Когда немцы подступали к Парижу, отец Андрей Сергеенко с матушкой и подруга Юлии Елена Браславская пытались, как многие парижане, выехать из города. Машина зависла на двух колесах над обрывом и чудом удержалась. Все это время Елена молилась Божией Матери, прижимая к себе эту икону...
То, что было написано рукою Юлии Николаевны, вызывало — и негодование, и восхищение. Ее образы отличались от декоративных стилизаций, казались «слишком живыми» — хотя творила она строго в рамках канона. «Заранее старообрядчески запретить новые иконы означало бы просто умертвить иконопись (и косвенно поощрить либо идолопоклонническое, либо ремесленное отношение к иконе)... — как бы формулируя ее “умозрение в красках”, ее Credo, писал в то время отец Сергий в своей книге об иконе. — ...Как и вообще все церковное предание, церковный канон не может быть понимаем как внешнее правило и неизменный закон, который требует себе пассивного, рабского подчинения, почему и задача иконописца сводится лишь к копированию подлинника... В Церкви существует своеобразная жизнь иконы... Принципиально возможны, — да и непосредственно возникают, — новые иконы нового содержания. Жизнь Церкви никогда не исчерпывается прошлым, она имеет настоящее и будущее, и всегда равно движима Духом Святым...»
Характерен отзыв одного из посетителей выставки икон нового письма, проходившей в 1929 году в Праге (Юлия Николаевна была приглашена в качестве участницы среди других иконописцев, обученных старообрядцем Рябушинским): «Мертвенность, неподвижность... если бы не иконы Рейтлингер». «С ней можно не соглашаться, но нельзя не считаться».
В Медонском храме-бараке[4], где служил отец Андрей Сергеенко, ею созданы были фрески — сцены Страшного суда и Небесной Литургии. Эмигранты жаловались: «Мы сюда приходим отдохнуть душой, забыться, — зачем нам эта роспись?» Но были и другие отзывы, среди них ободряющее «Lebendig!»[5].
Отец Андрей полностью одобрял фрески сестры Иоанны.
Писала иконы для монастыря в Moisenay, для храма-барака на rue Olivier de Serres, для храма Братства св. Албания и преп. Сергия в Мерфилде (Англия).
Интересно, что мать Мария, как и сестра Иоанна, никогда не пользовались кальками, — только собственными подготовительными эскизами. Эскиз последней неоконченной вышивки-иконы, которую мать Мария вышивала в лагере до дня, когда ее повели в газовую камеру, сестра Иоанна сохранила[6]. На иконе Богородица держит Распятие.
Они виделись в последний раз незадолго до ареста матери Марии. Во время оккупации Парижа укрывали на Подворье евреев, отец Сергий давал им ложные свидетельства о крещении, это спасало от попадания в гетто. То же делал священник Димитрий Клепинин, духовный сын отца Сергия, настоятель лурмельской церкви. Благодаря монашеской одежде матери Марии удалось проникнуть на зимний велодром, куда осенью 1942 года согнали несколько тысяч евреев, и провести там три дня; с помощью мусорщиков дважды ей удалось устроить побег нескольких детей — их вывезли из гетто в мусорных ящиках.
Мать Марию арестовали в феврале 1943 года, тогда же попал в гестапо и лурмельский священник Димитрий Клепинин.
По свидетельству сестры Иоанны, мать Мария хотела вернуться на родину.
Нацисты предложили ему свободу при условии, что он не будет помогать евреям. Отец Димитрий, показав на Распятие на своем наперсном кресте, спросил: «А этого Еврея вы знаете?» Удар по лицу был ему ответом...[7]
6
Эскиз воспроизведен в «Вестнике Р.Х.Д.» №166 в подборке фрагментов писем Ю. Н. к А. Шустову о матери Марии (стр. 272–279). Вышивки «Житие Царя Давида» и «Тайная Вечеря» — в сб. «Реализм святости» (Санкт-Петербург, 2000). Отмечу здесь же сходство духовного настроя этих близких между собою людей: «Последняя жатва» — тема дипломной работы Ю.Н. в Ateliers d’arts sacre у Мориса Дени; мать Мария назвала одну из своих книг — «Жатва Духа» (Париж, 1927). Одна из последних работ о. Сергия, опубликованная в 1948 году, уже после его смерти, — книга об Апокалипсисе; написанные сестрою Иоанной в 1947 году фрески для храма экуменического Содружества преп. Сергия и муч. Албания в Лондоне (ныне в монастыре Христа Спасителя близ Оксфорда) — грандиозный цикл Апокалипсиса. Материалы были подручные, теперь есть большая проблема сохранения этих ее фресок...
7
Когда готовилась выставка, кто-то отреагировал на фамилию: «Рейтлингер? Еврейка?» — и устроители, чтобы не смущать православных антисемитов, было задумались — а не вернуть ли частицу «фон», «фон Рейтлингер», — если уж быть точными, следовало писать в пресс-релизе — «баронесса фон Рейтлингер». Для Юлии Николаевны, как и для матери Марии, как для христиан, это было — «несть эллин ни иудей», да и дворянство не было предметом особого внимания, — дед Ю. Н. отказался от гордой частицы «фон» перед фамилией.