– Алексей Кузьмич, это вы так думаете или это модель ваших психологов? – спросил я осторожно.
– Так думают психологи. Мне пока нечего им возразить.
– А какое второе обстоятельство? Вы говорили о двух обстоятельствах…
– Второе – самое главное. Раньше я бы от Бойко как-нибудь отбился – и намордник бы ему нацепил, и босса прикрыл. Но Серебровский решил участвовать в губернаторских выборах, а вот это – полный ахтунг! Публичный политик на выборах не может быть стопроцентно прикрыт. На выборах он привлекательная и легкая мишень.
– Это я понимаю. Митинги, хождения в народ, пресс-конференции, массовые гуляния…
– Вот именно. Это просто. Шведский стол для киллера – выбирай что нравится… У нас свободная страна, а в свободной стране политик должен быть доступен всем. И убийце…
– Вы не пробовали это объяснить ему?
Кузьмич засмеялся:
– Я не знаю случая, чтобы кто-либо когда-нибудь в чем-то переубедил Александра Игнатьевича Серебровского. Он свои решения не пересматривает. Если бы это было возможно, он бы не вызвал тебя в Москву.
Я поинтересовался:
– А соперники на выборах у него серьезные?
– Довольно серьезные, – вздохнул Сафонов. – Главный противник – нынешний губернатор. Ворюга, финансово-политический бандит. Он со своими прихвостнями там все растащил, они край до вечной мерзлоты выгрызли…
Милицейское радио затрещало громче, и сипловатый голос дежурного внятно сообщил:
– Внимание! Внимание!… Всем постам, службам… Объявляется операция «Перехват»… На 46-м километре Московской кольцевой дороги совершено вооруженное нападение на милицейский конвой, перевозивший опасного преступника. Имеются убитые и раненые. Предположительно нападавшие скрылись в направлении Алтуфьевского шоссе…
КОТ БОЙКО: МОСКВА, ТЕПЛЫЙ СТАН, «ШЕРАТОН»
На полутемной лестничной клетке седьмого этажа, где стояли картонные коробки, сломанные детские велосипеды и утлые остатки продавленного дивана, а атмосфера вплотную приближена к Юпитеру – ни грамма кислорода, только запах старой космической пыли, желтые вихри мочевины и метановые облака из капустных щей, где царила тишина обморочного сна и вялого шуршания коммунальной нежити, – вот в этой приподнято-праздничной, нарядно-красочной обстановке я и закончил наконец свою кругосветку.
Как какой-нибудь там Магеллан, вышел я отсюда года три тому назад и отправился вокруг света. Кстати, тогда тоже не было фанфар, транспарантов, шампанского, орудийного салюта.
У этой стартовой линии для столь героического похода было всего лишь одно преимущество – маленькое, но весомое. О существовании квартиры номер 79, перед дверью которой я присел обессиленно на замученный диван, не знал ни один из моих знакомых.
Я совершенно не настаивал на всей этой помпезной прощальной суете и шумихе – может быть, потому, что в моем скромном атташе-кейсе лежали зубная щетка, роман Полины Дашковой, электробритва «Браун» и карта Острова сокровищ. Ну, естественно, не пожелтевший пергамент с рисунком кривого куска тверди с долготой, широтой и золотым жуком в пустой глазнице черепа.
Ежу понятно!
Нет, конечно! Да и ценности, которые искали одноногий Сильвер и Билли Бонс, были денюжки вполне даже пустяковые, средневековые, как бы несерьезные.
Моя карта имела вид довольно толстой папки с пропастью всяких документов – платежки, гарантии, официальные поручения, титульные списки фирм и организаций, копии правительственных постановлений, решений, разрешений и указаний. Короче, это была о-очень серьезная карта целого архипелага сказочных островов оффшорных сокровищ.
Смешно – в то утро я уехал отсюда на леваке, так же как и приехал сейчас.
Судьба, наверное.
Маршрут боевой и трудовой славы – «Шереметьево-2», Франкфурт, Париж, Нью-Йорк,
Кайманы, Гонконг, Москва. Когда меня взяли на въездном паспортном контроле в аэропорту, карты со мной уже не было. Да и вряд ли она бы помогла кому-нибудь – сокровища были откопаны, расфасованы и перезанычены.
Господи, какое счастье этот современный финансово-электронный прогресс!
Хорош бы я был, таскаясь по миру с десятью тоннами всяких там пиастров, дублонов, цехинов и прочих гиней!…
Так и поехал налегке из Шереметьево в Лефортовскую тюрьму, потом в Бутырки, оттуда в спецколонию 1/4 11 Пермского областного управления исправительно-трудовых учреждений, пока сегодня меня не доставили обратно в Москву, погуляли в шикарной гостинице, а уж после этого довелось мне добраться на «шестерке» крысиного цвета сюда – на финишную отметку моего увлекательного путешествия.
И в точном соответствии с жанром сумасшедших гонок я почувствовал, что у финишной ленточки силенки, видимо, кончились совсем.
Я подтянул к себе ближе свой огромно-неподъемный баул, держась за ручку, как за поручень, рывком поднялся с чужого дивана. Тело, намученное, загнанное за сегодня, выло пронзительно, тонко плакало и жалко стонало.
Тело вело себя недостойно – я не уважал его. Я знал, что это позорное поведение тела – от страха. Оно боялось, что за дверью никто не ответит на звонок. Я сказал скулящему телу, своей якобы могучей тренированной плоти – плевал я на тебя! И на твои пустые страхи!
И нажал на пуговку звонка. Длинно, нахально. Как бы уверенно. Как к себе домой.
Шелест шлепанцев в прихожей, приглушенный щелчок выключателя, писклявый и нахальный голос за дверью:
– Ну, кого там среди ночи несет?
– Ужин из ресторана заказывали? – строго спросил я.
– Что-о? Совсем охалпели… – Дверь распахнулась. Вот оно – длинное, худощавое, золотисто-рыжее, конопатое, востроносое, с модными кручеными дужками очков, в джинсовых рваных шортах и короткой маечке – не то повязка на сиськах, не то просторный лифчик. А из-за ее спины, из комнаты будто звуковой пар вздымается музыкой – кричит, ликует и страстно жалуется в эфире Любовь Успенская: «Пропадаю я, пропадаю…»
Не верю! Это я пропадал, пропадал, да, видно, не судьба мне пока – выбил дно и вышел вон.
– Ты кто? – спросила она, улыбаясь еле-еле заметно, только уголочками губ.
– Кот в пальто.
– Ага! Пальто, наверное, в этом роскошном портпледе?
– Как же! Личные вещи следуют отдельно международным багажом. Что с местами в вашем «Шератоне»?
– Зависит от срока проживания…
– На часок. На денек. На неделечку… А?… – Я стоял, опершись плечом на дверную раму, с удовольствием глядя на нее. Наверное, единственного человека, который ждал меня в этом злом и отчаянном городе.
– Если надолго – скидка полагается. Предпочитаю – навсегда… На всю жизнь…
– Для меня часок – это и есть навсегда. А денек – вся оставшаяся жизнь.
Она молча смотрела на меня, вглядывалась пристально, будто все еще не верила себе.
– Можно я тебя покиссаю? – спросил я вежливо.
– Можно, – кивнула она. – Поцелуй меня… Она взяла меня за лацканы моего измочаленного муарового пиджака, втянула в квартиру, обняла и поцеловала.
Господи, Боженька ты мой! Так пьют в жажду холодную воду, так вдыхают чистый воздух в удушье, так смотрят в забытьи сладкий сон.
Черт его знает! А может быть, я ее люблю? Потеряв дыхание, весь трясясь, я сильно прижимал ее к себе левой рукой, забыв, что в правой у меня по-прежнему баул. Она оторвалась от меня только на миг, быстро приказав:
– Да брось ты свой дерьмовый рюкзак!
Ишь ты какая! Брось! Я осторожно опустил свою суму переметную, а ее подхватил на руки, внес в комнату, освещенную зеленой настольной лампой и нервно мерцающим экраном компьютера.
Шикарный однокомнатный «Шератон» в многоквартирной трущобе в Теплом Стане – нежданно-негаданная прибыль на безумный поступок. Это когда я дал ей несколько лет назад – беспомощной, беззащитно-одинокой, бездомной, загнанной, да и мне почти незнакомой, – денег на покупку этой хибары. И мысли тогда не допускал, что станет она стартом и финишем моей кругосветки, а теперь – единственным для меня укрывищем, лежбищем и охотничьей засидкой…