уже не звания, а должности.
- Сложная иерархия, - заметил Глеб.
- Привыкнете. Вот я - Консультант и Наблюдатель в Центральном
(внутри Садового кольца) округе Москвы, а Мастер я в структуре музыки, Ваш
дядя - Старший Координатор в Санкт-Петербурге и Мастер в живописи и
философии. Я ещё знаю, например, несколько, "замкадышей",
координирующих районы Астафьево, Дубровицы, Архангельское, Барвиха,
21
Горки, Переделкино, Сколково. Неслабый, заметьте, райончик! Ну, ладно...
Вот мы и должны находить, сохранять, помогать и помнить. А вы, дорогой
Глеб, если выполните наше задание, - Мастер замялся, - ...вам положат титул
Мастера, а должность - уж не ведаю.
- Заманчивая перспектива! Все-таки титул или звание? - улыбнулся Глеб.
- Это хорошо, что вы - человек с юмором. Титул... звание...
назначение... Ерунда. А вот отказываться будет уже нельзя!
- А сейчас?
- И сейчас нельзя! - музыкант расхохотался, но тут же сделал
озабоченное, даже прискорбное лицо, - Я... вы прошли наш, скажем так,
скромный обряд посвящения. Точнее, первый его этап.
- А если я просто не справлюсь с вашим загадочным заданием? В
математике есть раздел "Теория игр", и там (да и в других разделах) есть так
называемые некорректные задачи, в коих нет однозначного решения...
- Вот и прекрасно, что вы всё понимаете и на всё согласны, - хитрому
Гордону хотелось закончить разговор. Он устал немного.
- Но...
- Без "но", - на лице Консультанта появилась обаятельно-людоедская
улыбочка, - Как сказал Ежи Лец: "Вечная загадка не та, у которой вообще нет
разгадки, а та, у которой разгадка всякий день новая".
Он дал ещё несколько инструкций Всеволожскому. Они ещё посидели
молча, потягивая виски и покуривая, молча пожали друг другу руки и молча,
поглядев друг другу в глаза, расстались.
Когда Глеб Сергеевич вышел на улицу, небо было затянуто тучами. Вот-
вот пойдёт дождь. Но одно пятно, напоминавшее по форме сову, было
розоватое, и пока Глеб шел к машине, оно менялось по форме и цвету: вот уже
лиловое, а вот фиолетовое. Садясь в машину, он ещё раз поднял голову: среди
серого неба было чёрное пятно в форме ворона с раскрытым клювом. Глеб
22
вспомнил знаменитое стихотворение Э. По, где ворон кричал: "Никогда!". Он
включил радио. Антонов пел: "Мечты сбываются...". Теория игр.
-- 3 --
В старом стеганом халате, под которым на голое тело надета фуфайка из
собачьей шерсти, ещё и подпоясанная на пояснице толстым платом, в валенках-
катанках, подшитых толстой кожей, за полночь семнадцатого апреля одна
тысяча тридцать пятого года в обширный полуподвал своего дома, где
находилась химическая лаборатория, вошёл генерал-фельдмаршал, ученый и
колдун, бывший сенатор и чернокнижник, граф Яков Вилимович Брюс.
Подагра невыносимо мучила, не было сустава в организме этого
человека, который бы не возопил о боли. "Нарушен, совершенно нарушен у
меня обмен веществ... и сосуды... Да, укатали Сивку-бурку крутые горки", -
подумал граф в сотый раз, тяжело опустившись в кресло и положив палку-
трость к себе на колени. Прикреплённый к палке шнурок он предусмотрительно
надел на запястье руки: если палка упадёт, а его "прихватит за спину", из
подвала ему выбраться будет сложновато. Он ослабил узел платка, расстегнул
верхние две пуговицы фуфайки. Это фуфайку ему связала жена, ушедшая из
жизни уже давно, в одна тысяча семьсот двадцать восьмом. Лаборатория, да
ещё башенка с часами на крыше, где была устроена им небольшая
обсерватория, были самыми дорогими сердцу местами в доме. Да ещё
библиотека. Была жена, была библиотека, была, была... Слово "было" все чаще
приходило на ум, взбалтывая в уставшей голове и одинокой душе бестолковую
мыслемешалку из обрывков воспоминаний.
Да, он всю жизнь любил уединение, и ему всегда было его недостаточно.
Но одиночество - это совсем другое дело. Ему шестьдесят пять. Когда-то (да
ведь буквально пять лет назад ещё!) голова его была светла, трудолюбие,
прилежание и организованность бесконечными и интуиция отменной. Острый
ум и чуткая, спокойная душа могли улавливать гармонию миллионов
23
энергетических вибраций вокруг. Это привлекало в нём его наставника, друга и
благодетеля Петра Великого, бок о бок с которым Яков прожил всю жизнь
императора: с потешного войска до самой его смерти в одна тысяча семьсот
двадцать пятом году. Или другой великий, великий по-другому... Почему
гениальный Исаак Ньютон был так искренен и благожелателен с ним? Почему
открывал Якову такие самые секретные свои, оккультные, сокровенные мысли
о мире, об алхимии, мистицизме. Он ведь не открыл их более никому и
учеников не имел. И что люди знают о Ньютоне? Да, открыл главнейшие
законы в механике, математике, оптике... Но это лишь в проявленном,
реальном внешнем мире. А сколько он сделал в мире невидимом! И сколько не
успел! И он, граф Брюс, сколько не успел, не смог! Он, фельдмаршал,
шотландец (как и Ньютон) по крови отдал полюбившейся России, "трудам
державства и войны" всю жизнь! А любимой науке, кабинетной тишине среди
книг, аккуратной лабораторной работе, этому своему главному увлечению -
алхимии, созерцанию звездного неба в телескоп, всегда оставались крохи
времени. Он был вынужден красть их у сна. Он завидовал Ньютону, другим
европейским ученым. Да, Исаак возглавил Монетный двор Англии, и он, Яков,
возглавил Монетный двор в России, но для Ньютона это была "единственная
дельная забота", а для него одно из множества дел и поручений царя. Самый
счастливый и свободный для науки год - год его пребывания в Англии во время
Великого посольства. Как много он дал, этот год! И как потом много пришлось
заплатить за вольный воздух Европы! Петр I "вздыбил" Россию и все "гнал-
гнал своих коней", все подстегивал. И коней, и друзей-сподвижников.
С удовольствием вспоминались несколько лет исследовательской работы
в Сухаревой башне, его малой "державе", его "вотчине". Первые годы жизни в
Глинках снова вернули воздух свободы, и можно было в полную меру
отдаваться творческим изысканиям, но смерть жены, дорогой Марфы
Андреевны, да и прожитые годы отняли привычные для Якова силы,
24
необходимые для его "полной меры". Сегодня как раз година смерти - семь лет
как нет Марфушки. Тяжело.
После смерти Петра Алексеевича, матушка Екатерина, ставшая
императрицей, уважила просьбу Якова Вилимовича "удалиться от службы",
дала ему чин фельдмаршала и лестную государеву грамоту: "...к пользе
российской во всех обстоятельствах ревнительный рачитель и трудолюбивый
того сыскатель...". И пенсион, достойный заслуг и звании́
, был величайше
пожалован.
...На улице поднялся ветер и низкое, но широкое окно полуподвала
открылось немного, заставив колыхнуться огонь свечей. В двух огромных
колбах, стоящих на большом дубовом, почерневшем от влаги и старости,
изъязвлённом химическими реактивами столе, отобразилось лицо графа,
искажённое выпуклыми стеклами и раздвоенное ими. "Трещины" на
переносице и подбородке усиливали эффект раздвоения. Эти "трещины"
присущи были лицу графа с молодых лет, но вот одрябшие щеки обвисли лишь
в последние годы. Ледяные, чуть на выкате глаза, были тревожными, с
нависшими веками, и вместе со щеками делали лицо фельдмаршала
беспокойно-сердитым. Да, Яков Вилимович был беспокоен и сердит на себя.