За годы ссылки наши сотрудники ездили в Горький к Сахарову семнадцать раз, я был там дважды. Кстати, все годы, пока Сахаров пребывал в ссылке, мы в целости сохраняли за ним кабинет, который раньше принадлежал Тамму. Когда Горбачев разрешил Сахарову вернуться в Москву, первым местом, куда в тот же день приехал Андрей Дмитриевич, был ФИАН. На первых выборах народных депутатов в Верховный Совет СССР из ФИАНа попали сразу двое – я и Сахаров.
Вопрос: Много лет назад вы вместе с Капицей, Харитоном, Зельдовичем и Канторовичем независимо друг от друга, но всего впятером на всю Академию отказались подписать письмо, осуждающее Сахарова за его политическую деятельность. Почему вы не подписали письмо?
Ответ: Потому что это было гнусное письмо. Я пошел на некоторый риск, но расстрелять меня в те годы уже не могли. В результате мне не дали какой-то полагавшийся орден. Но разве я не могу ради своих убеждений пожертвовать орденом?
Вопрос: Насколько верны обиды, что наша страна из-за козней противников недосчиталась многих Нобелевских премий?
Ответ: Я подробно изучал эту проблему и должен сказать, что заведомо мы потеряли лишь одну Нобелевскую премию, которую должен был получить Евгений Завойский за открытие электронного парамагнитного резонанса, но в 1940-е годы Сталин категорически запретил общение с Нобелевским комитетом. Несомненно, заслуживали премии также Ландсберг и Мандельштам, но они припозднились с публикацией – не исключено, из-за того, что у Мандельштама был арестован дядя. И еще безобразие, что Нобелевскую премию вместе со мной и Абрикосовым не получил Лев Горьков, хотя в СССР Ленинскую премию мы получили вместе. Я тоже мог не получить Нобелевскую премию, мне уже было 87, а отмеченной работе было уже лет сорок. В Стокгольме на банкете я сформулировал теорему: «Каждый физик может получить Нобелевскую премию, если проживет достаточно долго».
Вопрос: Почему ФИАН собрал рекордный для России нобелевский урожай?
Ответ: Ученые хорошие в ФИАНе – это ответ на поверхности. Но премия – во многом результат случая. Я делю Нобелевские премии на три категории: работы, за которые нужно дать премию, можно дать и нельзя давать, но иногда дают. В первую категорию попадает премия за эффект Вавилова-Черенкова, ко второй категории, так я полагаю, относится моя работа.
Вопрос: Вы – ученый с мировым именем. Не появлялось соблазна уехать на Запад, как это сделал, например, Алексей Абрикосов или ученый другого поколения Андрей Линде, который работал в вашем отделе, а теперь стал одним из самых ярких профессоров в Стэнфорде?
Ответ: Я не избалован советской властью, но уехать никогда не хотел. Хотя меня тридцать лет за границу не выпускали. И никто из близких мне людей на Запад не уехал. Надо признать, что теоретику многого не надо, а экспериментатору без нового оборудования работать невозможно. Но уверен, что гораздо легче быть посредственным экспериментатором, чем посредственным теоретиком.
Вопрос: Начался глобальный кризис. Как вы оцениваете перспективы российской науки, которая только-только стала дышать свободнее?
Ответ: До кризиса верхи осознали важность науки для государства. В 2006 годуя написал письмо Путину с просьбой создать лабораторию сверхпроводимости. Положительный ответ был получен быстро, но три года длилась бюрократическая волокита. Если ученый в России предложит гениальную вещь, то наши чиновники загонят эту идею в гроб. Вот четыре условия, которые необходимы для нормальной научной работы: зарплата, деньги на оборудование, жилье, быстрота в решениях. Если удастся выйти из кризиса, то, я уверен, начнем догонять западную науку. Мозги в России хорошие, научные школы имеют богатые традиции. Кстати, критикуя чиновников, должен заметить, что о министре Фурсенко я высокого мнения, это разумный человек.
Вопрос: С середины 1950-х годов в ФИАНе вы вели знаменитый на весь мир семинар по теоретической физике. Но несколько лет назад вы приняли решение закрыть его, хотя многие вас отговаривали. Сейчас в российской науке ничего подобного уже нет.
Ответ: Одна из знаменитых «старух» Малого театра задумала писать мемуары и обратилась к Вере Пашенной: «Я кое-что подзабыла, не поможете мне?» Пашенная ответила, что с удовольствием поможет. И мемуаристка вопрошает: «Так вот, Верочка, вы не помните, жила я с Сумбатовым-Южиным или не жила?» Я не хотел дожидаться того момента, когда не смогу приходить на свой семинар на своих ногах. Но все равно мне жалко, что семинар умер и не нашел продолжения.