Был у художника Маслова и еще один недостаток, губительный для кустаря: педантичная до занудства тщательность при вспомогательных операциях. Если эмульсионный грунт на картон предписывалось наносить в два-три слоя и всякий раз ждать полного высыхания, для Егора это становилось законом, столь же абсолютным, как расположение теней и бликов на освещенных формах. Если лак следовало наносить через год после окончания картины, то этот год она проводила в кладовке лицом к стене.
Годы шли, картины накапливались, признание не торопилось.
Месяца два назад Егор отдал три пейзажа в местный Дом культуры. Заправляла тамошней выставкой-продажей гюрза в сиропе Римма Николаевна, распоряжавшаяся домкультурными финансами воистину железной рукой. Кроме комиссионного процента с продажи, доморощенные художники платили ей абонентскую плату за амортизацию стен. Тем не менее многие считали это хорошей возможностью заявить о себе.
В этом месяце ядовитая Римма сообщила о повышении платы, мотивируя это непопулярностью масловских работ. Придя в ДК, он обнаружил все три пейзажа в самом темном углу фойе, возле черной лестницы. Егор возмутился, гюрза с тухлой улыбкой сообщила, что пасторальный реализм нынче не в моде. Егор пригрозил забрать картины, что железную леди ничуть не испугало: «Вас таких много, это я одна!»
«Заявление о себе» грозило подорвать масловский бюджет. Именно в этот момент на него и свалился непонятный заказ.
Все проблемы решились в полчаса, как по щучьему велению. Римма Николаевна получила оплату за три месяца вперед под обещание перевесить-таки масловские пейзажи к центральному фойе; начальство утвердило отпуск за собственный Егоров счет; родители предупреждены, кассета в автоответчике очищена.
Егор был свободен и готов к приключениям.
* * *— Вы пешком? Подъезжайте к «Петровско-Разумовской», — велела девушка. — Зеленый «Фиат Панда», номер 315.
Игрушечную машинку Егор увидел сразу на выходе из метро. И остановился на мгновение, разглядывая ждущую у капота хозяйку.
Волосы у нее тоже оказались медовыми. Гладко зачесанные, на затылке они скручивались в тугой бублик учительской прически. Правда, больше ничего чопорного в ней не было: безымянные джинсы, красная ветровка, кроссовки — все вполне демократично.
Егор невольно вздохнул, расставаясь с образом роковой брюнетки.
— Здравствуйте, я Маслов.
Она взглянула на него внимательно и серьезно. Егору стало неловко за мятую рубашку и замызганный рюкзак.
— Меня зовут Ольга. Можно на «ты».
Не искаженный телефонным динамиком, ее голос оказался еще вкуснее. Тембр, заставляющий вибрировать что-то под ложечкой.
— Вам нужно куда-нибудь заехать? За растворителем, например?
— Да нет, у меня все с собой. Если что, оттуда ведь можно вернуться?..
Жалкая попытка Красной Шапочки получить гарантии. Впрочем, с Ольгой он согласен даже на ужастик в стиле Роберта Родригеса.
— Да, конечно. Дубна рядом, да и от Москвы не так далеко.
Чудесные глаза: сине-зеленый кобальт с вкраплениями окиси хрома. Бледная, почти невидимая помада. Высокие скулы. Четкие черты лица.
Егор написал бы ее портрет тушью, хотя тушь слишком резка. Возможно, карандашом, но не угольным — уголь слишком мягок. Пара мазков охры и чуть-чуть сангины — подчеркнуть теплый оттенок волос. Темпера для глаз.
Черт возьми, она была почти идеальна!
И бесстрастна, как гипсовая статуя.
— Часа через три будем на месте.
— Мобильная связь там есть?
— В доме есть.
Что значит — в доме? Собственный ретранслятор, что ли, мимолетно кольнуло Егора и тут же забылось.
В автомобильчике пахло свежо и чуть горьковато. За окнами потянулись однообразные равнины, скучные проплешины нерастаявшего снега чередовались с унылыми болотами. Мокрые поселки жались по краю шоссе. Из магнитофона звучал бесконечный свинг, а ветер горстями бросал в лобовое стекло мокрый снег.
Ольга вела машину с автоматизмом киборга. Если бы это было кино, то кино про большую подставу, подумал Егор и неожиданно задремал.
Ему снился желтый туман, дымные клубы которого подсвечивало закатное солнце. Его пальцы касались холодного камня, а в ушах стоял низкий гул, от которого ныли зубы. Егор повернул голову, увидел в тумане мраморное лицо статуи и без удивления узнал в нем Ольгины черты.
Он продирался сквозь неохотно расступающийся туман. И когда до статуи оставался всего лишь шаг, мраморные глаза распахнулись, сияя изумрудным светом. Холодные губы разлепились и произнесли: