Туалет был в цоколе, и у потолка находилось небольшое окно с матовым стеклом, на которое Ирина посматривала с сомнением. Можно разбить и вылезти наружу, но неизвестно, пройдет ли она в него. Но если разбить и не пролезть, то можно к утру окочуриться от холода. Все равно, надо попробовать. Как раз, очень мило, единственный разумный предмет — стремянка в углу. Ира влезла наверх и попробовала примериться бедрами: вроде проходят. Она спустилась, взяла вантуз и, отвернувшись, с силой ударила деревянной ручкой в стекло. В лицо задуло, она принялась отбивать и вытаскивать осколки, это заняло много времени, зато стало понятно, чем заниматься. Если вылезать боком, то она может и не пораниться. Она просунула голову наружу, ее обдуло ветром. Непроглядная ночь и тишина, ни одного огня. Даже собак не слышно.
Она выбралась уже до половины, уперлась в землю и осторожно повернулась, в бедро кольнуло маленькое стекло, которое не смогла вынуть, но это уже пустяки, все, последняя нога. На воле. Она встала с земли и отряхнула руки.
Внезапно ей в лицо ударил свет фонарика.
— Выключите, я ничего не вижу! — потребовала Ира, начиная трястись от холода. Свет потух, человек приблизился. Ира сделала шаг назад и собралась дать стрекача. Очень хотелось бежать, правда, неизвестно куда, но хотелось.
— Что ты тут делаешь? — Голос был знакомый, но Ира от неожиданности не поняла чей. Сердце дико заколотилось.
— А ты?
— Я услышал, что стекло разбилось.
Все, Ира его узнала.
— Держи мою куртку.
— Я хочу в дом.
— Тебе туда нельзя.
— Почему? Там мои вещи.
— Пойдем обсудим, только не в дом.
Они дошли до берега, Ира в его куртке, он в свитере. Поднялись на палубу небольшого судна. Он отомкнул каюту и включил свет. Ира осмотрелась: внутри было уютно и тепло. Клетчатые шторки, диван.
— Налить тебе, чтоб согрелась?
— Ну налей.
Он разлил по рюмкам водку, разрезал яблоко. Они выпили, Ире вдруг стало истерически весело.
— Что ты тут делаешь? — поинтересовалась она.
— Я первый тебя спросил.
— Я в гостях. Пошла в туалет, захлопнула дверь и не могла открыть.
— Ну покричала бы.
— Пробовала.
— Тут твои знакомые?
— Да так, шапочные. Просто съездила проветриться за компанию.
Он долил еще водки:
— Ну так выпьем за то, что ты проветрилась.
— А теперь ты говори. Твоя очередь.
— Я шел мимо, услышал звук разбитого стекла, потом кто-то заворочался, я решил посмотреть, что происходит.
— А ты еженощно тут ходишь?
— Нет, не спалось, кошмар приснился, вот и решил прогуляться.
— Ну здорово. Давай еще выпьем.
— Давай. За встречу.
— Хорошо. А теперь говори правду.
— С какой стати? Ты мне много правды сказала?
— Хотя бы с той, что я ращу твоих детей.
Он отмахнулся:
— Если б я был женщиной, а ты мужчиной, то я бы растил твоих.
— А почему мне нельзя в дом?
— Откуда я знаю? Может, и можно. Я предположил, что что-то случилось, раз ты оттуда таким странным способом вышла. А потом мне самому интересно, ты бы ушла в дом, а я? Я обрадовался, когда тебя узнал. Ба, думаю, это же моя жена стекла бьет!
— Ты что, уже напился?
— Да нет еще. Хочешь, поплаваем? Сходим до острова и назад?
— Это как в песне «Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал…»?
— Тихо, спокойно поговорим, все обсудим.
— А что все?
— Про деньги можем не говорить, раз не хочешь.
— Ладно, поехали. Налей еще.
Они выпили по рюмке, и Алексей пошел заводить мотор.
Авилов, в одиннадцать вечера прибыв на вокзал, едва успел на последний идущий в поселок автобус. Там он разыскал дом и начал его обследовать. В доме еще не ложились, под окном были слышны голоса, потом заплакал ребенок, и картина стала ясна. Он еще какое-то время поискал на участке тяжелый предмет на случай неожиданной встречи, не нашел ничего, кроме камня, украшавшего горку засохших цветов, припрятал и позвонил в дверь. В доме случился небольшой переполох, и двери открыла Юлина мать.
— Здравствуйте, Елена Ильинична, — поклонился он. — Не приютите ли позднего путника? Будучи проездом в ваших краях, не озаботился ночлегом и вынужден вас побеспокоить.
— Проходите, Александр Сергеевич.
— Значит, помните еще меня?
— А как же, помним ваше к нам участие. Юля, — крикнула она наверх, — это не Павел. Это гости.
Откуда-то с боковой лестницы сбежала Юля, и Авилов получил много удовольствия от выражения ее лица. Оно изобразило попеременно страх, ненависть, изумление и застыло в неопределенной гримасе, призванной выразить гостеприимство и радушие. Авилов широко улыбался.