Не ищи
Не ищи себе, Слепец,
Поводыря
Не ищи себе, Глупец,
Мудрого зазря
Не ищи себе, подлец,
Доброго — в пример,
А живи на свой промер и на свой манер
А суди своим умом,
Даже если глуп
А иди своим путем,
Даже если крут
А гляди своим зрачком
Даже если крот –
Тот, кто искренен, лишь тот истинно живет.
Помнишь ли…
«Помнишь ли труб заунывное пение,
Звуки дождя, полусвет, полутьму…»
Ранний ноябрь, скорпионово игрище
Дождь-полуснег, полугрязь-полулед
Кто там танцует в залатанном рубище?
Что он поет?
Что там дрожит над дворами столичными
В запахе жухлой листвы и мочи?
Кто там куражится в сырость полночную?
Что он кричит?
Тянется танец теней замерзающих
Денно и празднично жизнь напролет
Кто управляет им? Кто там кривляется?
Кто их ведет?
Что он лепечет про реки усохшие,
Холод в печи, паутину в углах?
Кто там тасует их судьбы невзрачные?
Страх?
И наконец настала тишина
И наконец настала тишина.
Безумной лошадью в пустынном месте сброшен
Набрёл на хижину, где бедность, быт упрощен,
Но мир и творчество. Дырявая стена –
Окошко в космос. Прежние одежды –
Для пламени, вчерашних дружб ярмо –
Расторгнуто, забыто. Лишь одно
Оставлено: бессонная надежда.
Неистово
Неистово, глухо и рьяно
Дожди в мои ломятся окна
Оранжево-бурая гамма
На мокром подворье примолкла.
Неистово, слепо и жадно
Осенняя кровь колобродит
И свистом по сумеркам бродит
Истец моей жизни туманной.
И медленно, тихо и внятно
На проводах бабьего лета
Душа мне вещает: «Куда ты?»
И вот теперь семижды семь отмерю
И вот теперь семижды семь отмерю,
Стараясь разгадать концы в начале,
Затверживая вновь о золоте молчанья
И правде недеяний, ненамерений.
Я ухожу босым в беззвучную траву,
Скрываясь в неизвестность с головой
От драм непонятых, от хитростей с собой,
От жизней мной надорванных («во рву
Под насыпью с некошенной травой»).
Сосредоточенность, молю, из белых крыл
В мороку игр, во мглу, не урони,
Семижды семь отмерь и издали взгляни
На всё, что недопонял, недожил.
Эпитафия
На одном шикарном кладбище в День воцарения Правды
полиняли золотые эпитафии и прорезались правдивые:
«Он был смазливым и лживым».
«Он боялся и оборонялся львиную долю жизни.
Он боялся сил хаоса равно как сил порядка,
И последним страхом был Бог,
которому он многое задолжал и ежедневно обкрадывал».
«Его оборона имела то видимость дружелюбия,
а то одевала личину заботливости или маску шалуна — Вселюбимца.
Но истинно, что он жил с раком и умер от рака,
и посмертно грыз его рак, имя которого — Страх.
Страх пронёс он от колыбели до смерти,
Дверь хлопнула, свистнула вьюга, — фюить!-
И он вынес свой страх и ушёл с ним».
«В те недолгие праздники, когда Страх занимался другими,
Он торопился устраивать пиры Вожделенья,
Прося отогреться от Страха
И чтобы Мать-Фортуна ласково поплескала его
В розовой ароматной водице. Чтобы побаловала».
«Он был слишком болен долгими зимами Страха
и слишком безудержен в короткие праздники вожделения,
чтобы иметь хоть немного досуга для Знания.
Казалось, он вёл пожизненную тяжбу с Фортуной –
то обижаясь, что она склоняется над его колыбелью
страшными мордами Страха, то прося поплескаться.
Поэтому Страх, Вожделение и их детище Ложь
Были главной начинкой всей его жизни.
Не была ли такая жизнь исполнением кары?
На этом шикарном кладбище — единственная могила.
Моя.
Я по складам читаю книгу встреч
Я по складам читаю книгу встреч
Минуты переполнены стихами –
Мне бы только вовремя дослушаться, извлечь
Их тонкий смысл — тогда ложатся сами
Во внятный ряд поступки, звуки, жест –
Стигматы жизни явствуют о жизни.
Прожги мне лоб, звезда, чтобы успеть
Низы и небеса соединить в реторте,
Прожги покуда не порхает смерть
Над летом жизни бабочкою чёрной.
И как слепцу как свет поводыри,