Сервантес. Открой мне свой секрет. Маловероятно, что у меня будет возможность им воспользоваться.
Тюремщик. Вязанка хвороста между рядами дров. Но только не тростник и не ива, понятно? Лучше всего добрая веточка настоящего, сухого, как в метле, орешника. Пламя лижет его так усердно, как коза — соль. И в результате — никакой копоти. Тело воспаряет, и огненные ангелы уносят свою воздушную добычу.
Сервантес. Это мучительно?
Тюремщик. Э, дон Мигель, кому же нынче удается обойтись без мучений? Но если на моем костре они умещаются в мгновение, то на других длятся целую вечность.
Сервантес. Вот тридцать дукатов. И завтра ради него не экономь на хворосте.
Тюремщик. Благодарю, дон Мигель. Ради него я и так бы сделал все, как надо. Вы увидите, он не задержится.
Сервантес. Я увижу?
Тюремщик. Завтра же воскресенье, аутодафе должно быть совсем небольшим. Обычно мы делаем такие прямо во дворе, под вашей амбразурой в стене.
Декорация 1. В степи. Мигель и Санчо тихонько бредут. Тасит следует за ними на некотором расстоянии, неся книгу, как рыцари носят свой щит.
Санчо. Подумать только! Отвалить пять дукатов за кучу бумаги, которая приведет нас прямиком в тюрьму!
Мигель. Некоторые люди, Санчо, обладают талантом притягивать несчастье.
Санчо. Что мне за дело до «некоторых людей»? Это вас, вашу молодую особу доверил мне ваш папенька. И меня будет лупить он смертным боем, если с вами, не дай бог, что случится. Почему бы не прочесть эту проклятущую книгу и после не бросить ее в огонь, пока она нас самих не довела до костра?
Мигель. Я не знаю арабского.
Санчо. Вы-то не знаете, но дон Тасит ведь доктор (Поворачивается к Таситу). Дон Тасит, почему бы вам не прочесть книгу?
Тасит. Я знаю, что в ней написано.
Санчо. Отлично. В таком случае я разжигаю костер, и долой все переживания!
Тасит. Мигель, могу я на вас опереться?
Мигель (Таситу). Плохо с ногами?
Тасит. С глазами.
Мигель. Они видят?
Тасит. Фрагментарно. Мое зрение заикается. Я вижу мир через окно мельницы, крылья которой вращает ветер. Какое- то мгновение виден пейзаж, потом белая молочная завеса, снова мгновение пейзажа, и снова — белизна.
Мигель. Чей злой умысел…?
Тасит. Оставьте. Ту половину мира, которая остается вне поля моего зрения, я просто не желаю видеть.
Пауза.
Мигель. Раз вы знаете эту книгу, скажите, что говорит она о Дульсинее?
Тасит. Она говорит о Дульсинее, не говоря о ней.
Навстречу нашим путникам идет монах бенедиктинец в сопровождении двух Обращенных. Они одеты в традиционные «санбенито» цвета глины с изображенными на груди андреевскими крестами и заостренными книзу языками пламени, символизирующими покаяние. Каждый из Конверсос несет Андреевский крест, огромный и симметричный, как крылья мельницы.
Мигель. Описывает ее?
Тасит. Нет. Описывает только ее наружность. О скрытой же сущности, которой можно восторгаться, книга не говорит ничего.
Санчо. Стало быть, нам ее и не нужно, и мы можем смело отправить ее в костер.
Монах (Не обращая внимание на реплику Санчо). Вне всякого сомнения, вы толкуете, братья мои, о Марии, матери Господа Нашего.
Санчо. Да святится имя ее!
Мигель. О ком же еще, в самом деле.
Тасит (Монаху). Ты. Подойди.
Монах подходит. Тасит ощупывает лицо и одежду Монаха.
Монах (Мигелю) Слепой?
Мигель. Это усталость. Вот уже три дня он бродит по степи в поисках дочери.
Тасит. К какому ордену принадлежишь ты, кто назвал меня своим братом?
Монах. Я бенедиктинец.
Тасит. Да. Теперь я вижу. У твоей одежды еще не выветрился запах ткацкого станка.
Монах. Я взял одежду шесть месяцев назад.
Тасит. Ты не живешь в этой одежде, ты в нее прячешься.
Монах. Мой святой патрон жил в гроте. Вслед за ним и я ищу уединения. Одежда служит мне пещерой.
Тасит. Уединиться в рясе — прекрасная идея, но она никак не может принадлежать монаху. Ты Обращенный?