Первый каторжник. Так им, болтунам, и следует.
Санчо. Как? Только потому, что он предпочел развязать язык, а не умереть?
Первый каторжник. Слова «Да» и «Нет» звучат одинаково коротко. Когда твоя жизнь или смерть — на кончике твоего языка, а не языка свидетеля, следует или все отрицать, или помалкивать.
Мигель (Таситу). Ему следовало молчать?
Тасит. В том, что он сознался, больше мужества, чем во всем нашем восстании.
Мигель (Второму каторжнику). Ты тоже там был?
Второй каторжник не отвечает.
Мигель. Их всех арестовали?
Первый каторжник. Если верить Инквизиции, всех, исключая мертвых и троих подстрекателей. Старого пророка, молодого дьявола из деревни Сервантес и толстячка бесхитростного. Вот кому следует избегать больших дорог.
Тасит (Второму каторжнику). Рассказывай.
Второй каторжник. Мне не хватило десяти дукатов, чтобы купить свободу.
Мигель (Полицейскому). Если этого человека отправили на галеры за десять дукатов, возьми их и сними цепи.
Второй каторжник. Оставьте ваши деньги при себе. Соблазнительно, но поздно, как романтический ужин с мумией. Штраф у меня в городе составит не меньше двухсот дукатов.
Мигель. Какой такой штраф?
Второй каторжник. Штраф, освященный папой, одобренный Великим Инквизитором, собираемый епископом и конфискуемый королем.
Мигель. Штраф за что?
Второй каторжник. За то, чтобы быть тем, кто я есть. Чтобы жить там, где я родился. Успокойтесь, Святая Церковь торгует своим гневом так же охотно, как и индульгенциями. За сто дукатов лично в руки епископ помиловал бы меня. За пятьдесят секретарь суда уничтожил бы мое имя в бумагах. За тридцать тюремщик не заметил бы, как я перелезаю через стену. Увы, этих денег у меня не было. Ни ста, ни пятидесяти, ни тридцати. Еще вчера за ваши десять я мог бы купить у монаха его рясу. Но это было вчера.
Тасит. А что бы ты сделал, если бы освободился?
Второй каторжник. Отправился бы в Толедо, прямо к Дворцу Инквизиции и показал бы задницу прелатам.
Мигель. Но тебя схватили бы в тот же миг!
Второй каторжник. А в следующий миг послали бы на галеры, но в этом случае я, по крайней мере, знал бы, за что.
Тасит обращает лицо к Третьему каторжнику.
Третий каторжник. Меня отправили на четыре года.
Тасит. В твоем возрасте четыре года — целая жизнь.
Санчо. Должно быть, он совершил нечто ужасное.
Третий каторжник. Я разъезжал верхом по улицам своего города в великолепном наряде.
Санчо. Он хочет сказать, что гарцевал у позорного столба, у которого его выставили.
Третий каторжник. Я заплатил за любовные страсти моего сына и готов платить и впредь, если потребуется.
Тасит. Чертами лица ты не напоминаешь мавра.
Мигель. А костюмом не походишь на еврея.
Третий каторжник. Черты лица у меня точь-в-точь, какие и должны быть у португальца, а одежду я ношу, подобающую христианину.
Тасит. Стало быть, сын твой жив и невредим?
Третий каторжник. Да, но он любит не то еврейку, не то мавританку из Ламанчи.
Мигель. Из Ламанчи?
Полицейский. Ламанча. Нечистая кровь. Любить нечистую кровь — себя самого запятнать.
Третий каторжник. Он ее любит. И я люблю ее, как собственную дочь.
Тасит. У меня тоже есть дочь.
Третий каторжник. Красоты она — сверхчеловеческой, золото ее волос…
Тасит. …росчерк ее бровей, сияние ее глаз…
Третий каторжник. …как половинки гранатового яблока ланиты ее…
Тасит. …как лента алая губы ее…
Третий каторжник. … зубы — жемчуга…
Тасит. … шея — как столп из слоновой кости.
Пауза.
Санчо. …а груди у нее белые и нежные, словно свежий овечий сыр.
Мигель. Дульсинея…
Тасит. Где она?
Полицейский. Хватит (Таситу, Мигелю и Санчо). Ступайте своей дорогой и не вмешивайтесь в дела сеньора Инквизитора.
Санчо. Какой тупой полицейский! Ты разве не видишь, что к тебе взывает отец? Отец, которому пронзили сердце!