Санчо. Как вы себя чувствуете?
Сервантес. Как видишь, я перестал быть молодым, но все еще в ожидании мудрой зрелости.
Санчо. Мудрым было бы послушаться папеньку и поступить в мадридскую семинарию.
Сервантес. Некоторые из нас совсем не меняются.
Санчо. Меняться? Вы что, не видите, куда приводят нас изменения! Дон Тасит теперь — просто кусочек голубого неба (Крестится). А вы…
Сервантес. А Дульсинея… Как он мог?
Санчо. Надо и его понять, дон Мигель. Он ведь отец ей. Что он мог еще сделать? И потом, барышня Дульсинея отказывалась говорить…
Сервантес. Ты видел ее?
Санчо. Я был там после дискуссии, когда их обеих привели.
Сервантес. Дульсинею и Марселу?
Санчо. Нет! Барышню Дульсинею и эту безумную интриганку, которую мы встретили на постоялом дворе.
Сервантес. Анну Феликс?
Санчо. Разум ее был особенно нетверд, однако она не отчаивалась найти своего Принца Иудейского.
Сервантес. Что дальше?
Санчо. Инквизитор спросил Дульсинею, узнаёт ли она дона Тасита.
Сервантес. И?
Санчо. Дульсинея промолчала. Болтлива, как камень! А хороша была и величественна, как богиня. Тогда Инквизитор спрашивает сумасшедшую, отец ли ей дон Тасит.
Сервантес. И что?
Санчо. Та тоже промолчала. Тогда Инквизитор приказывает подвести обеих женщин к дону Таситу, чтобы он руками определил их черты.
Пауза.
Сервантес. Продолжай, не останавливайся!
Санчо (Яростно). Тогда я закричал, что нельзя! Нельзя требовать от отца, чтобы он пожертвовал своей дочерью, как и от дочери, чтобы она пожертвовала своим отцом! Нельзя даже Инквизитору, даже Королю, даже Папе! Даже сам Господь не заставлял Авраама принести в жертву сынишку.
Сервантес. Дальше?
Санчо. Дальше, дальше…взяли меня за ноги и за руки и выбросили вон. Я немного подождал, а потом забоялся и смылся, как кошка под дождем.
Сервантес. Ее сожгут сегодня, во второй половине дня.
Санчо. Я знаю.
Входит Тюремщик.
Тюремщик. Пора.
Санчо и Сервантес обнимаются.
Санчо. Не бойтесь, молодой хозяин. Ваша семья знакома с архиепископом.
Санчо уходит. Затемнение.
Декорация 5. Камера Сервантеса во второй половине того же дня. Сервантес пишет. С улицы доносятся крики толпы. Входит Инквизитор. Сервантес перестает писать и прикрывает написанное белым листом бумаги.
Инквизитор. Будете ли вы смотреть, на сей раз?
Сервантес. …
Инквизитор. Она как будто смирилась, ведет себя спокойно. Мне казалось, вы захотите запечатлеть в душе этот ее образ.
Сандовал подходит к столу и приподнимает белый листок, чтобы увидеть, что написал Сервантес.
Инквизитор. Архиепископ? Вы что, думаете, я сгибаюсь при сильном ветре? Прогибаюсь перед кем бы то ни было? Неужели вы принадлежите к той части людей, которые до сих пор полагают, будто Инквизиция служит Церкви? Инквизиция не нуждается больше ни в чем и ни в ком, дон Мигель, кроме разве что жертв. Сегодня церковь служит Инквизиции, как Король, как все его подданные, как все учреждения этой страны. Поверьте, битва за чистоту крови гораздо важнее битвы за веру. Я вношу в нее мой скромный вклад, но она будет продолжаться и после меня.
Снаружи толпа замолкает. Барабанная дробь. Сервантес с тоской смотрит на окошко.
Сандовал. Это она. Ваша Дульсинея. Достанет ли у вас сил не знать этого до конца?
Сервантес не в силах больше усидеть на месте. Как бы против воли он вскакивает, бежит к окну и выглядывает наружу.
Пауза. Все громче становится треск хвороста.
Голос Анны Феликс. Это ты! Мой принц! Принц мой Иудейский! Я буду Дульсинеей, если ты назовешь меня Дульсинеей. Взгляни, я поднимаюсь вверх! Я воспаряю. Небо мой покров…Давай, воспарим вместе, мой принц Иудейский. Я покажу тебе сады Кордовы.
Пауза. Сервантес отходит от окна и поворачивается к Сандовалу. На его лице и печаль, и облегчение.