Разум наш побуждается искать причины; от чего произошло ниспадение человека из лучшего состояния в худшее? Когда в человеке есть неизгладимое желание и способность приближаться к Божеству и выражать в деятельной жизни его совершенства, то от чего нет этого на самом деле? От чего человека занимается предметами недостойными его, ставить целью то, что ниже его, более всего действует низшими способностями, которые находятся в обращении с существами конечными, господствующим началом большей частью бывает не сила ума, но противодействующая ей сила чувственности? От чего, вместо всеобщего центра, он лучше хочет устраивать центр внутри себя и вовлекать в него все прочее? От чего и влияние человека на прочие существа совсем не то, какое должно быть и вместо того, чтобы постигать их силой ума и действовать на них, он сам весьма много зависит от них? Откуда вся эта превратность? От Бога не может произойти такое расстройств. Бог есть Бог порядка, а не расстройства. От других причин вне человека оно также не может произойти. Эти причины могут быть или ниже его, или равны ему, или выше его. Низшие силы и существа не могли расстроить природы человека, потому что он был выше их и знал цену блаженства, в котором он долженствовал быть поставлен. Он предназначен был к общению с Богом; почему невозможно, чтобы он был оставлен самому себе, и хотя он должен был возрастать более и более и в познаниях и действовании, но союз его с Богом, которому в течение веков надлежало утверждаться, без сомнения, и тогда должен был начаться. Иначе, если бы с первой минуты бытия не было сообщения с Высочайшим Виновником бытия, то не могло бы быть и самого расширения деятельности и любви к Нему. А когда человек от этого сообщения мог сознавать и чувствовать блаженство, то низшие существа не сильны бы были разорвать этот союз с Богом. Даже и высшие силы не могли произвести расстройство в человеке, – мы разумеем существа, одаренные большим могуществом и высшими духовными способностями. Ибо высшим по совершенствам существам не свойственно так действовать. Поскольку человек уже носил внутри себя начало ума и свободы, то он мог противостоять всякому внешнему насильственному приражению. Но если бы человек сам свободно не уклонился от сообщения с Творцом, то никакая могущественнейшая сила не могла бы принудить или преклонить волю его. При прямом направлении свободы, он всегда живо чувствовал бы блаженство от сообщения с Высочайшим существом, отверг бы всякое противоположное направление. Доколе свобода его поддерживалась и укреплялась силой Виновника бытия его, дотоле он был бы выше всякого внешнего влияния. Внешняя сила не могла насильственно отклонить человека от союза с Божеством, так чтобы не было и его собственного участия в том. Итак, справедливее в самом человеке искать причины его расстройства, если не полной причины, то содействия, а без собственного его содействия ничто не могло бы поколебать его. Доколе все силы человека устремлялись к одному центру, дотоле ничто внешнее не могло произвести расстройство в нем. Для этого нужно было открыться в человеке, кроме первого Высочайшего центра, другому центру, чтобы целью поставлено было что- либо иное, кроме высочайшей цели, и иное стало законом деятельности, кроме воли Творца. Какой же мог быть этот центр? Сам человек ближе всех прочих существ к самому себе. Если должно было произойти падение его и мог перемениться один центр его на другой, то скорее всего центр своего –
я мог занять место Высочайшего, Всепривлекающего центра. И действительно, нужно различать в человеке две стороны: сторону зависимости от Виновника своего бытия, по которой, будучи образом, он должен был отражать совершенства Его, совместные с ограниченностью его природы, и вместе – сторону самостоятельности и свободы, без которой он не был бы истинным подобием своего Творца, а механическим орудием внешней силы. В этой только стороне самостоятельности могло произойти падение. Самостоятельность и свобода есть нечто весьма немаловажное, есть высокое право. Когда важность этого права могла привести человека к тому, чтобы он с большим перевесом уклонился на сторону самости, то вместе с этим и должно было произойти отступление его от Высочайшего центра. Ничто внешнее не могло показаться человеку так дорого, что могло бы отвлечь его от соединения с Богом кроме внутреннего достоинства своего я, кроме драгоценного права действовать самому по себе, права высокого и привлекательного, но вместе и опасного. Основываясь на этом праве, человек мог расстроить свою природу, – по крайней мере не иначе можно объяснять это. Поставить центром нечто иное, кроме Первого, Высочайшего центра, значить уклониться от Него и за первым порывом уклонения от Виновника своего бытия должно было прекратиться и благодетельное влияние этого центра, должна была открыться иная жизнь, в которой ряд действий должен исходить только из начала своего – я, от чего долженствовало начаться превратное направление всех сил и расстройство во всех частях существа человеческого. Итак, начало нравственного зла в природе человека должно скрываться в уклонении свободной его воли от всеобщего центра – воли Божией к самой себе, чтобы поставить себя новым центром.