– Bonjour belles dames.
Тряпкина прикрыла мою руку своей ладонью покровительственным жестом самой умной и прозорливой женщины в Шатийоне.
– Он сказал «Добрый день, милые дамы».
От ее самодовольной улыбки мне захотелось спрятаться под столом, рядом с Шери.
Я тоже приветственно кивнула мужчине, после чего он бросил проходящей мимо официантке с тряпкой в руке что-то типа «Шери, тадададам». Девушка улыбнулась, кивнула головой и бросилась выполнять какую-то просьбу посетителя.
Так вот к кому он обращался с этим нежным «шери», к официантке. Вероятно, он здесь постоянный посетитель, а потому его здесь все знают, и он может позволить себе обратиться к девушке так по-свойски.
– У тебя проблема, – сказала мне Тряпкина.
– Какая еще проблема? – огрызнулась я, поклявшись себе в случае, если с наследством все закончится благополучно, и у меня появится желание пожить в Париже, выучить французский!
– «Паранойя» называется! Ты же, услышав «шери», подумала, что это киллер или что-нибудь в этом духе, да? – Она хрипловато рассмеялась. И что только удержало меня от того, чтобы выплеснуть ей в лицо горячий кофе? Думаю, только незнание французского – как бы я объяснялась в полицейском участке, зачем я ошпарила лучшую подругу?!
– Скажи, тебе доставляет удовольствие издеваться надо мной, над моими страхами, которые ты сама же и вызываешь?!
– Ладно, извини… Просто я устала быть мишенью вместо тебя.
Ну вот, пожалуйста, снова! Я допила кофе. Пора было возвращаться в Париж, к мадам Жиро, чтобы купить уже все эти тарелки-супницы-статуэтки и спокойно дожидаться приезда Левы.
Марина не спеша лакомилась яблочным штруделем. И вдруг мне стало плохо. Реально плохо. Меня затошнило, мне стало так нехорошо, что я, уверенная в том, что меня все-таки (наконец-то уже!) отравили, провалилась куда-то в преисподнюю…
16
– Где я?
Открыв глаза, я увидела над собой белый потолок. Больница? Хорошо, что еще не морг!
– Господи, наконец-то!
Марина склонилась надо мной. Она держала мою руку в своей. Я чувствовала какой-то неприятный запах. Нашатырь, наверное. Надо мной склонилась и девушка-официантка. Кажется, я все-таки не в больнице. В кафе. Где-то в подсобке. Я приподняла голову, оглянулась.
– Ну что, отравила меня все-таки?
– Дура, молчи! Что ты такое говоришь?
Что-то часто она стала называть меня дурой.
– Тряпкина, чего ты от меня хочешь? Денег? Сначала отправить меня на тот свет, а потом прибрать к рукам все, что у меня есть? Ты скажи, не стесняйся. Скажи, сколько тебе нужно денег, чтобы ты уже успокоилась и прекратила меня терроризировать!
Мне показалось или я действительно произнесла это вслух? Если я на самом деле дура, то сказала это, если же нет…
– Милая, как ты себя чувствуешь? – заботливо спросила меня Марина.
Уф, кажется, я все-таки произнесла это про себя.
– Лучше всех. Что со мной? Сколько времени я здесь торчу?
– Минут пятнадцать. У тебя был легкий обморок.
– Значит, пока жива?
Я на самом деле чувствовала себя вполне сносно. Живот не болел, желудок тоже. Разве что слабость была во всем теле. У меня не было сил даже злиться на Марину.
Перепуганная официантка стояла рядом с диванчиком, на который меня уложили, и смотрела испуганно.
Марина сказала ей что-то, видимо, успокоила ее, и вскоре мы покинули кафе.
Оказавшись на свежем воздухе, я почувствовала себя значительно лучше.
– Предлагаю вернуться домой, в смысле, в Левин дом, проверить, все ли там в порядке, запереть его, вызвать такси и отправиться в Париж, к мадам Жиро, – предложила я, и Тряпкина моя сразу же согласилась. Но потом, вспомнив, что нам надо бы обналичить деньги, предложила найти банкомат и попытаться снять все же не тысячу евро, сумму, которую мы должны были заплатить мадам, а больше, так, на всякий случай. К счастью, нам удалось решить этот финансовый вопрос, и мы, уладив все наши дела и заперев Левин дом, вызвали такси и отправились в Париж.
Всю дорогу Марина молчала. Смотрела в окно и явно грустила. Я же мысленно встречала Леву, обнимала его. Мне так не хватало этих его крепких объятий, его рук, его нежности, чтобы снова почувствовать себя защищенной. Напрасно я отправилась сюда с Мариной, надо было дождаться, пока освободится Лева, вот мы бы с ним и полетели. И куда я так спешила? Или спешила не я? Сейчас мне уже было трудно вспомнить, кто именно, я или Марина, хотел поскорее покинуть Москву. Думаю, мы обе, напуганные смертью Сони, захотели поскорее забыться и раствориться в другом мире, в другой стране, затеряться среди других декораций. Тем более что и повод был.