— Вы можете вызвать лифт, а я отнесу картины наверх по лестнице, сказала она мужчине, когда тот повернулся.
— Это был Жан-Батист.
— О! — вскрикнула я.
Я застыла как вкопанная, на моих глазах будто произошло лобовое столкновение двух миров: клан нежити, с которым я чуть было не связалась и моя собственная нормальная смертная семья.
— Моя милая девочка, я напугал тебя.
Прими мои извинения! — его голос звучал спокойно и монотонно, словно он читал по бумажке.
Он был одет точно так же, как при первой нашей встречи, в дорогой костюм и кружевной шелковый шарф на шее. Седые волосы были тщательно набриолинены и зачесаны назад, открывая его аристократическое лицо.
— Катя, милая, это мой новый клиент: Господин Гримод де Ла Ренье.
Господин Гримод, моя внучка Кейт.
Ты как раз вовремя вернулась домой, дорогая.
— Не могла бы ты отнести эту картину наверх в мою студию? Я боюсь, что она слишком габаритная, чтобы поместиться в лифт.
Жан-Батист от нечего делать продолжал смотреть на меня, пока Мами открывала дверь маленького лифта.
Я почувствовала как мой гнев усилился, когда он приподнял аккуратную бровь.
Его вторжение мой мир я расценивала как некое оскорбление.
Как во многих парижских домах, наш лифт был крошечный.
Он едва вмещал двоих, понятно, что о третьем человеке или о картины и речи быть не могло.
Я осторожно подняла за края бумаги, в которую была завернута картина, и на начала подниматься. Мой путь лежал через три лестничных пролета.
Картина была размером в половину моего роста, но так как рамка была снята, она не была тяжелой.
Я как раз поднялась наверх, когда Мами открыла дверь студии оживленно болтая с Жан-Батистом, пока они входили.
Я стояла позади него крепко сжимая сверток и гадала, что же "дяде" Винсента понадобилось здесь, в моем доме.
Сначала Жюль, теперь Жан-Батист! Подумала я.
Как я могу двигаться дальше, если "семья" Винсента так и норовит появиться в моей жизни? После разговора с Жюлем мои эмоции и так были на пределе, но я решила придерживаться моего первоначального решения — я бы подвергла своё сердце риску, продолжая встречаться с Винсентом.
Когда я прошла в дверь я вдохнула и наполнила свои легкие успокаивающим запахом красок и лаков.
Студия Мами всегда было одно из самых моих любимых мест, где я с удовольствием зависала.
Шесть комнат для прислуги, которые занимали весь верхний этаж нашего здания, были объединены, чтобы создать одно большое пространство. И большая часть потолка была заменена стеклянной крышей, сквозь которую комнату заливало солнечным светом.
Текущие реставрационный проекты Мами были расставлены на мольбертах по всей комнате.
Картины старых мастеров, потемневших от времени: стадо коров, пасущихся на лугу, стояла напротив яркого полотна постимпрессионизма — девушки, танцующие в зале канкан, задирающие нижние юбки. А на соседнем полотне, казалось, что шокированная, увиденным, испанка, одетая во всё черное, стыдливо прикрывает веером свои губы.
— Давайте взглянем на неё, — сказала Мами, забираю у меня свёрток и кладя его на большой стол, стоявший по среди комнаты.
Она осторожно развернула картину и снова подняла её, чтобы хорошенько рассмотреть.
Это был портрет в натуральную величину (до талии) молодого человека, одетого в наполеоновскую солдатскую униформу и высокую черную шляпу с перьями.
Очевидно, что натурщиком был сам Жан-Батист.
— О да, конечно же семейное сходство очевидно, — сказала Мами в восхищении, переводя взгляд от картины на своего клиента и обратно.
Подавшись вперед, он дотронулся до разреза в картине, на уровне лба молодого человека.
— Вот здесь порез, — сказал он.
— Ну раз, разрез ровный, это будет легко исправить.
Нужно просто поставить заплатку с обратной стороны полотна, а здесь даже можно ничего и не трогать.
Как вы говорите получился порез?
— я не говорил, но это был нож.
— Ой! — вскрикнула Мами от удивления.