— Лев Моисеевич, боюсь, у нас мало времени, — решился он вмешаться в исповедь учёного.
— Извините, — Слоневский виновато улыбнулся. — Я забыл, что вы из другого, более практичного поколения. Да и кому она интересна, чужая жизнь?
— Я не это хотел сказать…
— Бросьте! Я всё понимаю. Мои воспоминания для вас, как семейные альбомы родственников. Когда они умирают, их наследники считают своим долгом всучить их нам. Отказаться неудобно и мы, помимо нашего желания, вынуждены их брать, хотя осколки прошлого, запечатлённые на фотографиях, не имеют для нас никакого значения.
Рассказ Слоневского приоткрыл его натуру, и Андрей насторожился.
— Лев Моисеевич! — воскликнул он, догадавшись, что задумал учёный.
— Вы же не думаете, что я оставлю её одну? — Слоневский покачал головой. — Не нужно, я уже принял яд. Давайте поговорим по делу, вдруг он подействует быстрей, чем я рассчитываю.
Андрей кивнул. На душе у него скребли кошки. Весть о скорой кончине Слоневского всё изменила. Они были мало знакомы и тем не менее у него было ощущение, что он теряет друга. Слишком многое их связывало, к тому же его тронула исповедь этого незаурядного человека.
«Куда только смотрел Лапочкин! Ведь они друзья, и он должен был предугадать, к чему это может привести», — расстроенно подумал он.
Слоневский почувствовал его настроение.
— Не нужно хмуриться! Когда уходят старики, это правильно. Таков закон природы. Неправильно, когда вы, дети, нас опережаете, — сказал он и дружеским жестом коснулся его колена. — Андрей, я на вас рассчитываю, так что берегите себя. Я это говорю, потому что не знаю, как поведёт себя новый чип. Не особо рассчитывайте на удачу. Возможно, что с первым чипом вам просто повезло.
По его лицу пробежала тень.
— Теперь о главном. Конечно же, мы работали над применением флуорисцита в военных целях. Когда имеешь дело с министерством обороны, иначе быть не может. Как мог, я увиливал от этой задачи, но меня припёрли к стенке. Программу грозились прикрыть, и я дал слабину.
— Это хуже атомной бомбы? — спросил Андрей, уже заранее зная, что ответ ему не понравится.
— Да, хуже. Значительно хуже. При определённой массе кронос-флуорисцит способен уничтожить Землю целиком. Одно утешает, что опытные образцы очень малы и их немного, а все расчёты я держал в голове. Поэтому у меня просьба, постарайтесь найти их и все уничтожить, чтобы какой-нибудь гениальный дурак не продолжил моё дело. Хорошо?
— Хорошо, Лев Моисеевич. Я сделаю всё, что в моих силах. Единственно, где мне искать этот чёртов кронос-флуорисцит?
— К сожалению, Марианна успела передать образцы американцам, но я предвидел такое развитие событий и в вашем чипе есть устройство, которое поможет определить их местонахождение. Правда, у него ограниченный радиус действия, где-то в районе шести километров.
— Этого достаточно, — сказал Андрей, припомнив как его альтер-эго из будущего засёк и уничтожил образец на американской базе в Молдавии. — А в чём выражается действие кронос-флуорисцита?
— До конца я сам не понимаю. Дело в том, что кронос-флуорисцит найден опытным путём. Если убрать позитронную оболочку, идёт бурная реакция, с высвобождением огромного количества энергии. На мой взгляд, это сродни аннигиляции, возникающей при соприкосновении с антивеществом. Но так ли это, я не успел разобраться. Преимущество в том, что это «чистая» бомба. При взрыве не остаётся ничего, в отличие от ядерных зарядов. Значит, не нужно ждать, когда снизится уровень радиации на землях, подвергшихся бомбардировке. Это же голубая мечта современных милитаристов — массовое уничтожение живой силы противника, а в качестве приза свободные территории, которые можно осваивать по своему усмотрению. Конечно, убить всё население страны невозможно, но жалкие остатки не в счёт. Да и кто-то ведь должен пожаловаться в ООН, чтобы это собрание хищников могло соблюсти видимость справедливого возмездия, то есть погрозить агрессору пальцем и сказать, что так поступать нехорошо.
Андрей с тревогой глянул на Слоневского; судя по его отрешённому взгляду, дело шло к печальной развязке.
— Вот зачем вы это сделали? — не выдержал он. — Ведь вы же величайший учёный всех времён и народов. На вашем фоне даже Эйнштейн как-то измельчал. Приручить тёмную материю — это же деяние, которое нельзя оценить никакими Нобелевскими премиями. Да убей вы всех вокруг, вас бы всё равно оправдали. Слушайте, ведь у вашего яда наверняка есть противоядие!
Взгляд Слоневского вернулся из неведомого далёка, и он слегка улыбнулся, глядя, как Андрей мечется по комнате в поисках несуществующего противоядия.
— Не нужно, мой друг! Я сознательно выбрал этот путь. В последнее время Марианне становилось всё хуже и хуже. Я боялся, что в приступе помешательства она навредит дочери. К тому же вряд ли Михаилу удастся нас выгородить. Предательство есть предательство. А тюрьма для Марианны — это возвращение старого кошмара. Она не выдержала бы заключения, а без неё мне всё равно нет жизни. А так мы уйдём вместе, как и обещали друг другу.
— Но вы же никого не предавали! Это я вас обманул, сказав, что вас ждёт Марианна Станиславовна! — воскликнул Пупкин-Рязанов, возникший в дверях.
Нешуточное отчаяние в его голосе сказало Андрею, что он принимает судьбу Слоневского близко к сердцу.
— Юра, не будь ребёнком, — устало отозвался Слоневский. — Сам-то веришь, что мне удастся доказать свою непричастность? И вообще, давай заканчивай свои шпионские игры и возвращайся в науку. У тебя талант, но время идёт, и однажды ты пожалеешь, что потратил его на детское увлечение. Все эти «пиф-паф!» не твоё.
— Дядя Лёва! Вот зачем вы так? Клянусь, я бы сделал всё, чтобы вас не осудили! Если нужно, я бы взял вину на себя.
Подойдя к Слоневскому, Юрий сел рядом с ним, а затем обнял. Видя, что его плечи вздрогнули от сдерживаемого плача, Андрей отвёл глаза, а затем вышел за дверь, давая им возможность попрощаться.
Глава 17
ГЛАВА 13. Битва на невидимом фронте. Дружба и Любовь, которая с большой буквы
Хоука увели и Лапочкин, оставшись один, потянулся к сигаретам. Разговор с американцем вышел долгим и был полон взаимных угроз. Настроение после него у матёрого контрразведчика было препаршивым, и это ещё мягко сказано.
Несмотря на разгром вражеской агентурной сети и пленение агента, который был далеко не последним в иерархии ЦРУ, Лапочкин чувствовал себя проигравшей стороной. В общем-то, так оно и было. Хоук, имеющий за спиной мощь первого государства в мире, переиграл его по всем статьям.
«Вот ведь сволочь! — в сердцах он стукнул кулаком по столу. — Нет, чтобы радоваться, что остался жив, так нет! Он ещё имел наглость требовать с меня ответ за свою завербованную подстилку. Я тоже хорош! Вместо того, чтобы устроить Хоуку со товарищи допрос с пристрастием, я тут с ними нянчился полдня. А всё эти трусливые слизни! Забегали тут, затрезвонили, с воплями: «Ах, как бы чего не вышло!» Видите ли, у нас сложная международная обстановка, и мы должны быть осторожными. Вдруг Америка обидится и окончательно перекроет нам кислород. Как будто они уже этого не сделали. Трясётесь за свои капиталы? Так нехрен держать их на стороне. А то всё боятся, что вернутся времена СССР. Не вернутся! Если не будете держать народ в чёрном теле. Вот как так можно управлять страной, что уже разбегаются не только те, кто хоть что-то имеет за душой, но даже гастарбайтеры! Сидят со скучающими мордами на заседаниях правительства и их пустые зенки оживляются лишь при виде декольте соседки».
Прилив гнева вызвал тахикардию и Лапочкин полез в стол за таблетками. Приняв лекарство, он взял сигареты и подошёл к окну. Уже стемнело и внутренний двор «Большого дома» был ярко освещён.
Сигаретный дым и знакомый вид немного притушили его раздражение. «Ладно, где наша не пропадала! Пережили развал СССР, переживём и этот холуйский период. Да и молодая кровь уже потихоньку пробивается во власть. Главное, поддержать их на этом пути…»