Анита заговорила:
— Марвин и я пили «стингер»[1] после обеда. Может, хотите сделать еще порцию?
Шейн сжал ее руку и посмотрел сверху вниз, на ее сияющие волосы, чуть касавшиеся его плеча. Затем он выпустил ее руку и ответил:
— Я бы предпочел неразбавленного.
Шейн хотел было взять один из бокалов, но она сделала движение к шелковому шнурку от звонка, прошелестев:
— Я позвоню, чтобы принесли чистый.
— Пожалуйста, не надо, — возразил Шейн. — Я лучше выпью из этого, чтобы только побыть здесь с вами наедине.
Он вытащил хрустальную пробку из большого графина и наполнил один из бокалов до краев. Анита подошла поближе, когда он поднес бокал к губам. Он вдохнул чистый восхитительный букет, результат перегонки напоенного солнцем винограда, и ощутил легкое прикосновение упругой полной груди под белым шелком свободной блузки.
Анита стояла неподвижно, едва касаясь его, руки ее были опущены и крепко сжаты. Он смотрел поверх бокала в ее поднятое лицо. Она зажмурилась, и две слезы выдавились из-под ее ресниц и продолжили путь по прелестным бледным щекам. Губы приоткрылись, кончик языка показался между ними, они чуть-чуть шевельнулись, и едва различимо, как приглушенный звук музыкального инструмента, он услышал шепот, который, казалось, лился из самой глубины ее существа, а вовсе не был произведен голосовыми связками:
— Я тебя хочу, Майкл Шейн.
Он поставил бокал, не сделав глотка. Анита не двигалась. Очень осторожно он обнял ее за плечи. Ее тело, казалось, все вибрировало, когда он медленно сжимал объятия, голова ее откинулась, губы раскрылись шире. Его лицо склонялось все ниже, ее затуманенные глаза мерцали, а зрачки стали огромными. Когда их губы соприкоснулись, по ее бедрам и животу прокатилась дрожь, и она жадно и неутолимо впилась в его рот.
Мгновение длилось бесконечно. Они стояли, так тесно прижавшись друг к другу, как это только возможно для двух человеческих существ. Потом Шейн услышал настойчивое звяканье колокольчика у парадной двери. Он неохотно выпустил ее из объятий, отступил на шаг назад и взял бокал дрожащей рукой, — как раз в тот момент, когда миссис Блейр пробежала мимо, торопясь открыть дверь.
Анита мечтательно улыбнулась ему, постукивая по столу пальцами.
— Наверное, это доктор Ивенс пришел осмотреть Чарльза. Он всегда приходит сразу после вызова.
Шейн глотнул коньяку. Жидкость опалила его внутренности, но не умерила другого огня, сжигавшего его.
— Очень любезно со стороны доктора Ивенса, — пробормотал Шейн, поставил бокал, нащупал в кармане рубашки сигареты. Анита в это время вышла через раздвижные двери и стояла, безмятежно глядя, как миссис Блейр и доктор торопливо прошли мимо нее.
— Дайте мне сразу же знать, доктор, что у Чарльза. Надеюсь, ничего серьезного, — она обернулась к Шейну и закончила: — Не правда ли?
— Боюсь только, что несколько зубов у него выбиты, — Шейн взглянул на ободранные костяшки своих пальцев и тяжело вздохнул:
— Вы как раз так странно объясняли, почему он напал на меня с ружьем, когда…
— …когда вы решили, что необходимо выпить, — закончила она. — И ничего нет странного. Я уверена, что Чарльз был совершенно прав, и Генриетта на самом деле наняла вас, чтобы выкопать Дэффи, исследовать ее труп и доказать, что ее отравили.
— А ее отравили? — спросил Шейн.
— Отравили? Конечно, нет. С какой стати кто-нибудь поступил бы так бессердечно? Все любили Дэффи. Кроме Генриетты, само собой. Она всех ненавидела. Если Дэффи была отравлена, так это сделала старая перечница, можете быть уверены. И, должно быть, вот как она это сделала, — продолжала Анита медленно. — Это было бы на нее похоже. Она могла так сделать, я знаю: отравила сама своего цыпленка, а потом назло скормила его маленькой Дэффи.
Шейн хмыкнул сардонически:
— А потом бегала повсюду с рассказами об этом, более того — нанимала частного детектива выкапывать собачку и доказывать свою вину. Что-то не вяжется, миссис Роджелл.
— Пожалуйста, зовите меня Анитой, — проговорила она рассеянно, ее лобик наморщился от печальных мыслей. — Может, и так, но уж конечно, никто другой из домашних не стал бы вредить Дэффи.
— Почему ты так в этом уверена? — глумливо спросил слащавый голос.
Привалившись к косяку, у двери стоял белокурый молодой человек. Он слегка покачивался, держа в руке стакан виски с содовой, и его налитые кровью глаза никак не могли как следует сфокусироваться.
— Мерзкого нрава сучонка, я всегда говорил. Цапнула меня однажды за лодыжку, ей-богу. Тебя больше беспокоило, что я ее пнул, чем то, что она меня укусила. Кстати, что тут за гвалт, сестричка? — он уставился на Шейна, как сова. — На заднем дворе взрывается атомная бомба, доктор бегает туда-сюда. А ты нас не познакомила, знаешь ли.