— Ну, я… я не знаю, как сказать. Он всегда был мил со мной и помогал за столом. Ну, к примеру, положит лед в стаканы, нальет воды. Он мог входить и выходить раз или два.
— Вы видели, как Генриетта дала собаке кусочек цыпленка?
— Конечно, нет, — презрительно фыркнула миссис Блейр. — Что до меня, то я вообще не верю, что она это сделала. Я думаю, это ей взбрело в голову, когда бедную собачку стало тошнить, вроде как саму Генриетту. Обвинить меня в том, что я ей подала отравленную еду!
— Кто распорядился, чтобы вы выбросили остатки цыпленка и вымыли посуду до того, как придут полицейские?
— Никто. Я была до того не в себе, когда она начала вопить, будто ее цыпленок был отравлен, что стала хватать тарелки и блюда, и уносить их, и выбрасывать остатки, — миссис Блейр сердито взглянула на Шейна. — Делайте из этого какие хотите выводы. Вроде тех полицейских. Вы только представьте: если б вы готовили для людей тридцать лет, и вдруг вас обвиняют, что вы отравили их еду. Как тут не выйти из себя?
— Да, наверное, — успокоил ее Шейн. — Если бы кто-то в доме захотел найти стрихнин, миссис Блейр, куда бы он за ним направился?
— Туда же, куда пошел Марвин прошлой ночью, я думаю. Прямо в гараж, там садовник держал его, чтобы морить кротов.
— И я предполагаю, что каждый знал и об этом тоже, — заметил Шейн.
— Кроме, может, мистера Пибоди. И не могла бы с уверенностью сказать, что Марвин знал, потому что он редко приходил в себя от пьянства и не замечал многого, что делалось у него под носом.
Миссис Блейр глянула на электрические часы на стене за спиной Шейна и всполошилась:
— Вот тебе раз! У меня всего только двадцать минут, чтобы приготовиться к похоронам.
Шейн вышел из кухни и по широкому коридору направился к выходу, когда вдруг услышал свое имя, произнесенное тихо и нерешительно за его спиной. Он обернулся и увидел Аниту, стоявшую на повороте лестницы. Рука ее в черной перчатке слегка касалась перил. Она была в простом черном костюме без всякой отделки и без драгоценностей. Лицо ее было лишь слегка тронуто косметикой. Мягкие золотистые волосы тщательно укрывались под черным бархатным беретом, что придавало ей трогательный вид бледной маленькой девочки.
Шейн стоял в коридоре и наблюдал за тем, как она спускается по лестнице. Она тихо плыла со ступеньки на ступеньку, как приличествовало убитой горем вдове, направляющейся на похороны мужа, и сестре, чей брат только что покончил жизнь самоубийством. Шейн почувствовал себя циником, поскольку посмел усомниться в ее невинности.
Анита подошла к нему вплотную, голова ее слегка склонилась, губы печально разомкнулись:
— Я хочу снова увидеться с вами, Майкл. Я не могу допустить, чтобы вы ушли с мыслью…
Она замолчала и нерешительно потупилась. Ноздри Шейна уловили едва различимый аромат ее духов, а ее приоткрытые губы были на расстоянии не более фута от него.
— С такой же ужасной мыслью обо мне, как Марвин, — продолжала она совсем тихо. — Вы ведь так не думаете, правда?
— А разве имеет значение, что именно я думаю, Анита? — сказал Шейн. — Уверяю вас, я не побежал бы пить стрихнин, если бы я так думал.
Она ахнула и качнулась к нему, закрыв глаза.
— Это имеет значение. Громадное. Я не могу, чтобы вы думали, что после… после того, что произошло между нами вчера вечером, я способна была сознательно пойти к Чарльзу и… и…
Шейн засмеялся.
Она резко выпрямилась, ресницы поднялись, и он увидел неприкрытую ненависть в глубине ее великолепных глаз.
— Как вы можете стоять здесь и глумиться надо мной?
Шейн сказал грубо:
— А очень просто, Анита. Проще и быть не может. Для этого надо просто подумать о том, как умер ваш муж, потом о маленькой собачке… и о Марвине.
Он повернулся на каблуках и не оглядываясь вышел.
Глава 16
Выйдя из лифта, Майкл Шейн прошагал через холл и машинально взялся за ручку двери, украшенной табличкой:
Ручка повернулась, но дверь не открывалась. Шейн вполголоса крепко обругал себя, потому что на мгновение забыл, что Люси Гамильтон не может ждать его в офисе. Отперев замок, он в бешенстве распахнул дверь.
В маленькой приемной было пусто и тихо. Пустовал и стул Люси перед столиком с пишущей машинкой. Молчание было гнетущим.
На щеках Шейна резче обозначились складки, он стиснул челюсти, бросив быстрый взгляд на стол Люси, отвернулся и шагнул в дверь своего кабинета.
Там Шейн обогнул большой стол, направился к картотечному шкафу возле стены и вытянул из него ящик на шарнирах. Достав оттуда наполовину полную бутылку коньяка, он в сердцах со стуком поставил ее на стол перед своим креслом, затем извлек из горки два бумажных стаканчика и вставил их один в другой. Во внутренний он налил до краев янтарной жидкости из бутылки и опустил в кресло свое мускулистое тело.