И вдруг, подтверждая мою догадку, черноволосый юноша оглянулся на меня, убеждаясь, что я на него смотрю, и самодовольно улыбнулся. Чувствуя, как к щекам приливает кровь, я уткнулась в книгу, чтобы он не порадовался тому, что я краснею.
Я еще несколько минут пыталась читать, а потом встала. Сосредоточиться больше не удавалось, и потому я рассчиталась с официантом, оставила на столике чаевые и пошла обратно по улице дю Бак.
3
Жизнь без родителей и не думала становиться легче.
Я постепенно начала чувствовать себя так, словно застряла в толстом слое льда. Я застыла изнутри. Но я цеплялась за это оледенение; кто знает, что могло случиться, если бы я позволила льду растаять и начала бы вновь как-то относиться к миру вокруг меня? Я бы, наверное, влюбилась в какого-нибудь болтливого идиота и превратилась в совершенно беспомощное существо, вроде того, каким была в первые месяцы после гибели родителей.
Я так тосковала по папе… Его исчезновение из моей жизни было просто невыносимым. Со мной не было больше интересного француза, в которого каждый влюблялся в тот самый момент, когда заглядывал в его смеющиеся зеленые глаза. Когда он смотрел на меня и его лицо вспыхивало обожанием, я знала, что какую бы глупость я ни совершила в жизни, у меня всегда будет один поклонник и защитник, зритель, ободряющий меня.
Что касается мамы, то ее смерть просто разорвала мое сердце, как будто она была физической частью меня самой, частью, которую взяли и вырезали скальпелем. Она была мне родственной душой, «воспламеняющим духом», как она сама частенько говорила. Не то чтобы мы постоянно были вместе, не расставаясь, нет. Но теперь, когда ее не стало, мне пришлось учиться жить с огромной жгучей дырой, которую оставило во мне ее отсутствие.
Если бы я могла сбежать от реальности хотя бы на несколько ночных часов, тогда, возможно, часы пробуждения стали бы более терпимыми. Но сон был моим отдельным кошмаром. Я могла лежать в постели долго-долго, а когда, наконец, ощущала, что бархатные пальцы сна касались моего лица, то думала: «Наконец-то!» — но полчаса спустя просыпалась снова.
Однажды я вот так лежала в постели, глядя в потолок. Будильник показывал час ночи. Я подумала о долгой ночи впереди — и выбралась из постели, нащупывая одежду, в которой ходила этим днем. Одевшись и выйдя в коридор, я увидела свет, сочившийся из-под двери спальни Джорджии. Я постучала и повернула дверную ручку.
— Привет, — шепнула Джорджия. Она лежала на кровати полностью одетая, ногами к подушке. — А я только что вернулась, — добавила она.
— Тебе тоже не заснуть, — заметила я. Это не было вопросом. Мы слишком хорошо знали друг друга. — Почему бы нам с тобой не прогуляться? — спросила я. — У меня просто сил нет лежать без сна всю ночь. Еще только июль, а я уже прочитала все книги, что у меня были. Дважды.
— Ты с ума сошла? — удивилась Джорджия, переворачиваясь на живот. — Глубокая ночь на дворе!
— Ну вообще-то ночь только начинается. Всего час. На улицах полно людей. И кроме того, Париж — самый безопасный…
— …город на земле, — закончила за меня Джорджия. — Любимое выражение Папи. Ему бы следовало работать с туристами. Впрочем, ладно. Почему нет? Все равно заснуть не удастся.
Мы на цыпочках добрались до парадного вестибюля, тихонько открыли дверь и осторожно закрыли ее за собой. Выйдя в прихожую, мы остановились, чтобы надеть туфли, а потом шагнули в парижскую ночь.
Над Парижем висела полная луна, заливая улицы серебряным сиянием. Не говоря ни слова, мы с Джорджией направились к реке. Она всегда притягивала нас с тех самых пор, как мы еще в раннем детстве приезжали сюда, и ноги помнили дорогу.
Дойдя до набережной, мы спустились по каменным ступеням к пешеходной дорожке, что тянулась вдоль воды на многие мили через Париж и указывала на восток. Массивное приземистое строение Лувра виднелось на противоположном берегу.
Вокруг никого не было видно, ни на набережной, ни выше, на улице. Город затих, слышался только плеск речных волн да шум моторов редких автомобилей. Несколько минут мы шли молча, потом Джорджия вдруг остановилась и схватила меня за руку.
— Смотри! — прошептала она, показывая на мост Каросел (Carrousel), что нависал высоко над дорожкой, футах в пятидесяти впереди. Девушка примерно моих лет на вид стояла на его широких каменных перилах, опасно нависнув над водой.
— Бог мой, да она прыгнуть хочет! — выдохнула Джорджия.