— Да, я сейчас у Винсента.
— Что ж, очень хорошо. Я надеюсь, вы с ним во всем разберетесь и вернетесь к нам, в мир живых.
Я вздрогнула при этих словах. Если бы бабушка знала…
— Нам с ним нужно о многом поговорить, — продолжила я. — Наверное, я вернусь поздно.
— Не беспокойся, милая Кэти. Но не забывай, что завтра тебе идти в школу.
— Не забуду, Мами.
Бабушка молчала так долго, что я уже подумала, что она повесила трубку.
— Мами? — окликнула я ее через несколько секунд.
— Кэти, — медленно произнесла она, как бы обдумывая что-то. А потом решительно продолжила: — Милая, забудь, что я только что сказала. Наверное, лучше окончательно разобраться в личных делах, чем проявлять рассудительность и думать о том, чтобы хорошо выспаться. Винсент живет с родителями?
— С родными.
— Вот и хорошо. В общем, если ты решишь провести там всю ночь, позвони мне, чтобы я не беспокоилась.
— Что?! — воскликнула я.
— Если из-за этого завтра будет трудный день, ничего страшного. Я тебе разрешаю остаться в доме родных Винсента… только не в его постели, конечно.
— Да между нами вообще ничего такого нет! — начала было протестовать я.
— Я знаю, — перебила меня бабушка. Я просто слышала, как она улыбается. — Тебе почти семнадцать, но рассудком ты гораздо старше. И я тебе доверяю, Кэти. Просто реши, наконец, свои проблемы и не думай о том, чтобы спешить домой.
— Это… это весьма… прогрессивно с твоей стороны, Мами, — пробормотала я, почти парализованная изумлением.
— Рада думать, что иду в ногу со временем, — пошутила она, а потом горячо добавила: — Живи, Кэти! Будь счастливой! Веселись!
И она повесила трубку.
«Моя собственная бабушка разрешает мне остаться на ночь у друга! Страннее ничего и не придумаешь, — решила я. — Это еще более странно, чем обещание Винсента не умирать ради меня».
Он вернулся с огромным подносом всякой еды.
— Жанна насквозь нас всех видит, — сообщил он, ставя поднос на стол.
Он принес толсто нарезанное холодное мясо, колбаски, сыр, багеты, пять или шесть сортов оливок. Еще на подносе были бутылки с водой и соком и чайник с чаем. В большой чаше громоздились экзотические фрукты, а на блюде с высокими бортиками были выложены пирамидкой миндальные печенья.
Я схватила маленький шарик свежего козьего сыра и затолкала в рот, сопроводив его ломтиком политого оливковым маслом помидора.
— Чувствую себя ужасно невоспитанной и испорченной, — мечтательно произнесла я, опуская голову на плечо Винсента.
Было так приятно прикоснуться к нему после трех недель объятий с подушкой…
— Отлично. Мне как раз того и хотелось, чтобы ты себя так почувствовала.
— Винсент, так чудесно просто быть рядом с тобой! Мне больше и не нужно ничего.
Он улыбнулся и сказал:
— Ну, там видно будет.
Пока мы ели, я вдруг вспомнила кое-что из того, что говорил мне недавно Жан-Батист.
— Винсент, а что случилось с Шарлем?
Он ответил не сразу.
— А что тебе сказал Жан-Батист?
— Что Шарль швырнул нож в его портрет и сбежал.
— Да. Ну, это только конец истории. А началось все с того несчастного случая на реке и потом еще сильнее запуталось.
— Но что случилось?
— В общем, на следующий день после спасения мальчика, когда ум Шарля проснулся, он уговорил Шарлотту помочь ему выследить мать погибшей девочки. И начал преследовать ее в виде парящего, его просто поглотило чувство вины из-за того, что он не сумел спасти ее дитя. Когда же еще через два дня его тело вернулось к жизни, он начал уже физически следить за той женщиной. Оставлял подарки у ее двери. Носил цветы в похоронный зал. Он даже явился на похороны той малышки.
— Звучит зловеще.
Винсент кивнул.
— Шарлотта очень тревожилась и все рассказала Жан-Батисту. Он поговорил с Шарлем и запретил видеть ту женщину. Он даже упомянул о том, что хочет отослать близнецов в один из своих домов на юге, чтобы Шарль мог подумать и опомниться. И вот тогда-то Шарль сорвался. Он был вне себя, он кричал, что все это до ужаса несправедливо. Что он совсем не хотел навсегда становиться ревенантом, что он не хочет жертвовать собой ради людей, которых даже не знает, и не хочет, чтобы его отправляли в изгнание за то, что он пытается участвовать в их жизни. Он проклинал Жан-Батиста за то, что тот о нем заботился после его первой смерти, что не позволил ему просто умереть, «как того требует природа». И вот тогда-то он и бросил нож в портрет.
— Ну, по крайней мере, он не бросил его в Жан-Батиста.