Помните, чем закончилась жизнь Хомы, не к ночи будь он помянут? Один из парней высоко подпрыгнул и сверху, с жестким отгягом, долбанул ублюдка пряжкой армейского ремня по фуражке. Мент выронил пушку и схватился за голову, а еще через секунду над ним сомкнулась бушующая стихия. Беспредел — навсегда! Я начал приходить в себя и дико огляделся по сторонам. Обыватели всех мастей стояли, как на фотографии, в разных позах, но одинаково неподвижно, с отупевшими от происходящего глазами. Вид хулиганов в атаке завораживал, зрелище было по-настоящему величественным. Несколько пар глаз были обращены ко мне. Я провел по ним одним длинным взглядом. От моих глаз с обывателей словно спадало наваждение, они вновь начинали двигаться, и первым движением каждого было — спрятать взгляд себе в жопу, чтобы не смотреть в МОИ глаза. Потом они начинали паническое бегство, как тараканы на сковороде, беспорядочно, кто куда. Выпадая из оцепенения, они понимали, что ураган беспредела мог завертеть любого из них.
Раздался громкий заряд, раз, другой, третий, каждый раз его подхватывало все больше глоток. Это орали враги, их бригада слишком мелко рассыпалась на поле битвы, и их генералы собирали всех вновь, в один кулак. 2-я лига, получив секунды передышки, дружно забежала в метро, слаженность парней казалась неправдоподобной. Очевидно, они хотели встать в узкой кишке входа в метро, где враг не сможет реализовать свое численное преимущество. Эти бойцы не были готовы отступить вот так, за здорово живешь. Их поведение восхищало, на секунду мне захотелось прямо оказаться среди них, хорошо бы еще в руки что-нибудь потяжелее.
Враг вновь сгруппировался и, сотрясая воздух криком победы, начал откатываться прочь, в лабиринты жилых кварталов. Только двое-трое заводных никак не могли остановиться, они стояли у одной из разбитых мусорских тачек и лупили прутьями арматуры по капоту, по фарам, по осколкам (целых уже не осталось) стекол, по телам валявшихся рядом псов. Мне показалось, что большинство мусоров не были, на самом деле, в отключке, и лежали, не рыпаясь, лишь из страха получить лишнюю пиздюлину. Наши парни, точнее, все, что от нас осталось, наш хардкор, слившийся с бойцами второй лиги, снова выскочили из здания станции, одним прыжком они хотели долететь до крайних — отставших врагов, но те, бросив в сторону наших последний залп, состоявший, в основном, из палок и арматуры, быстро слились с основной отступающей массой. Все. Махач закончился.
Стихия входила в свои берега, волны, носящиеся в здешнем воздухе, утихали. Как после настоящего шторма на море, на линии прибоя остался лежать всякий МУСОР. Валялись прутья, дубины, я заметил даже одну недешевую игрушку — бейсбольную биту (и хватило же у кого-то ума!) Я в очередной раз поразился тому, какие же они мрази, найти враги, — они оставили лежать своих отчислившихся с наших подач бойцов. Мы же похватали наших раненых на руки и (марш, марш! Быстро, парни, быстро!) побежали в метро. Счет пошел на секунды — вот-вот здесь появится ОМОН или СОБР, или хрен-знает-как-звать-этих-отморозков, и тогда всем настанет труба, полная труба. Враги уже почти скрылись за домами, сейчас они, наверное, разобьются и побегут в разные стороны по одному, по двое. Нам же надо было попасть на платформу и заскочить в первый подошедший поезд, и молиться, чтобы на следующей станции на нас не выставили цепь.
Мы? Нас? Меня же там нету! Я остался стоять на поле недавнего боя, чуть в стороне. Еще раз оглянулся — благодарные зрители (из тех, кого поразила не паника, а столбняк) по-прежнему стояли с отвисшими пачками, по сравнению с шумом махача в воздухе висела просто могильная тишина, в которой остро раздавался плач какого-то особо впечатлительного киндера. Здесь было, конечно, с чего прибалдетъ: оба отряда, внезапно появившись, также внезапно растворились в измерениях города, казалось, что все произошедшее было дурным плодом воображения, из тех, которые проскакивают перед глазами, когда моргаешь, в момент сомкнутых век. Но асфальт был покрыт брызгами крови, несколько молодых ребят лежали с неестественно вывернутыми конечностями, вокруг них тоже натекали пятна — кровь. И в россыпях осколков возвышались две кучи металлолома, то, что недавно было полицейскими машинами. Из одной шел дым — видимо, кто-то бросил внутрь салона петарду. Они явно не подлежали восстановлению, чего не скажешь об их хозяевах: некоторые менты уже поднялись на ноги, хотя всех их сильно шатало и они озирались вокруг невидящими глазами. Время от времени они рефлекторно хватались за ремни, на которых висели их пушки, это была потеха! Я еще раз обвел взглядом место баталии, чтобы запомнить все хорошенько напоследок, на долгую добрую память, и пошел прочь.
Я не очень хорошо представлял себе, что будет происходить со мной дальше, точно одно — на стадион я точняк не еду, все, что я мог получить от этого матча, уже взято с лихвой. Я шел быстрым шагом, сейчас надо скорее убраться из этой местности, я уже слышал приближающийся вой сирен, кто-то из зрителей позвонил, ублюдок, 02. Рефлексы требовали от меня бежать со всех ног, но я сдержал эти порывы, бегущий человек сразу привлечет внимание псов, слетающихся сейчас сюда, как мухи на говно. Что ж, пусть приезжают, они всегда появляются ПОТОМ, всегда после отхода хардкора. Я прикинул судьбу нескольких врагов, тех кого оставили валяться, и искренне посочувствовал парням — в себя они придут уже в лапах закона, на них-то и отыграются за разбитые машины и пробитые фуражки. А, сами виноваты, мрази есть мрази, их бросили свои же.
Я прошел через два двора и вышел на соседнюю улицу. Отсюда ходил троллейбус до моей норы, и я, взяв в ларьке пиво, дождался рогатого и поехал домой. Путь был неблизкий, я припомнил маршрут этого чуда техники и испытал приступ тоски. Я представил ее, нашу (нашу? Мою!) кухню, ее руки, готовящие мне ужин. Потом вспомнил гибкость этих рук на своих плечах, когда мы прощались (ого! Прошел-то всего час!), это удивительно новое мне чувство родства… Нет, она все-таки не такая. Я сам виноват — просто забыл, что жизнь есть жизнь, и в ней бабы — есть бабы. Просто надо быть поаккуратней {с самим собой? С ней?). Тут же, вопреки всему, мне еще сильнее захотелось увидеть ее, прямо сейчас. Я уже видел перед собой ее глаза. Как они засияют, когда она увидит меня, пришедшего так быстро! (Как две свечи декабрьской ночью). Подумал о том, как мы сядем за стол и я расскажу ей про сегодняшний махач. Что с ней будет? Неее, ОНА меня поймет. Она же не такая, она МОЯ…
…Я полуприкрыл глаза и, отпивая пиво мелкими глотками, стал прокручивать, секунду за секундой, сегодняшний махач, было что посмаковать, други мои! Ее глаза померкли и расплылись (растворились) — передо мной возникло лицо Лебедя — кровавая маска, волчьи глаза. Лебедь поднял трубу и ударил по голове того парня, из врагов. Раздался чавкающий звук, я увидел, что в голове парня появилась вмятина, тут же заполнившаяся кровью. То, что падая, он поднял руки, прикрывая рану, было явным жестом защитного рефлекса, он не мог ничего соображать. Опустив глаза, я увидел россыпь коричневых пятнышек у себя на куртке — брызги крови. Я засмеялся — теперь у этого бойца есть железная отмазка от армии. Я еще раз прокрутил в голове эти две с половиной секунды и…
Волна дурноты прошла по телу, горло сдавил спазм. Я с трудом сдержал собственную блевотину, она едва не выплеснулась мне же на колени. Я, захрипев, сделал несколько вдохов, и накатила вторая волна. Я согнулся пополам, и меня вырвало на резиновый пол.
Раз, другой… Водила сообразительно остановил троллик и открыл переднюю дверь. Я выскочил на улицу, оставив на сиденье почти полную бутылку пива. Рогатый тронулся дальше, мимо меня проплыло несколько рож моих (теперь уже бывших) попутчиков, которые гнусно пялились на вашего покорного слугу. А я стоял и не мог попасть сигаретой в рот, меня трясло, как липовый… тьфу ты, блядь!..осиновый лист. Прежде чем мне удалось поймать зубами фильтр и прикурить, прошло, наверно, минут несколько. Я потряс головой, потом несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул, смешав воздух с дымом. Все было как всегда, перестав дрожать, я стал Спайном. Простым Спайком, я ведь знаю этого парня десять тысяч лет. Читатели, что поумнее, сейчас (наверняка) подумали про Алекса де Ланчи*. НО! Если они окажутся правы хотя бы на половину, то зря я взялся рассказать Вам эту историю, потому что большей банальщины и хуйни не придумать даже Витеньке Доценко. (Какая чушь: Спайк перевоспитался под воздействием высокого чувства и стал неприемником насилия. Ага! Щаз! Еще волосы отпустил:)!) Но! Начиная эту сагу, я сказал (если забыли — напомню), что расскажу вам только правду. А сейчас правда в том, что Спайка, хулигана и беспределъщика (недавно, правда, обзаведшегося постоянной чикитой), только что вырвало от вида и запаха крови. Бредятина… Про Клок-верк орандж у меня самого, строго говоря, была первая, после возвращения в адекват, мысль.