Впрочем, если подумать как следует, так это ее, Дессин, единственный прибыток с самой весны. Больше не придется вскакивать ни свет ни заря, чтоб накормить дюжину, а то и больше прожорливых мужиков. Караульщики обожали завалиться поутру всей командой в десятников дом и потребовать у десятниковой дочки угощения. Знаки внимания оказывали, понимаешь ли, прорвы ненасытные! А то им было невдомек, что как насмотришься на их грязные лапы да жующие челюсти, целоваться уже вовек не захочется.
По закрытому ставню что-то снаружи застучало, заскребло. Десси выскользнула из-под одеяла (раздеться она с утра поленилась), распахнула ставни и отшатнулась. В окно нахально — будто к себе домой возвращался — влетел огромный аспидно-черный ворон. Уселся на матицу и искоса глянул на шеламку.
— Ты к добру или к худу? — спросила она.
Ворон не шелохнулся. Сердце Десси подпрыгнуло к самому горлу.
— Клайм, это ты?
Опять тишина.
«Ладно. Значит, просто ворон. Чокнутый ворон, что тут такого?»
Десси порылась в карманах юбки — думала найти монетку, но обрела лишь кусок сухаря, который положила на окошко:
— Вот, откушай, не взыщи. Чем богаты, тем и рады.
Ворон презрительно взъерошил перья и, не удостоив сухарик взглядом, мягко спланировал с матицы на подоконник, а оттуда — назад, в синее небо.
Десси выглянула в окно. Отчим с матерью, как назло, трудились на огороде. Увидев Дессиного гостя, отчим потянулся было за комом земли, но потом раздумал и просто проводил птицу взглядом. Ну все. Теперь разговоров на три дня хватит.
Десси повытряхнула из волос и одежды сено, поспешно спустилась вниз и, кивнув матери, углубилась в заросли сорняков на морковной грядке. Отчим таскал воду из дождевых бочек и, проходя мимо падчерицы, не упускал случая поворчать:
— Ворон-то на дворе — к несчастью, мне дед еще говорил… Приютили ее, гулену, будто путную, так она всю нечисть шеламскую за собой притащила… Скоро небось водяницы в бочках поселятся, в баньке кикимора париться будет… Ну что смотришь, рожачка бесстыжая, не терпится ночью во дворе с нежитью всякой голышом поскакать?..
«Чрево шеламское, да он тоже свихнулся! — подумала Десси, трудясь над грядкой с вдохновением дождевого червя. — Уже всех добрых хозяев помянул да половину из них в гости зазвал. Любому из наших и вдесятеро меньшее не простилось бы. А здешних Шелам, видать, и за людей не считает — оттого они и могут что угодно говорить».
Поймала предостерегающий взгляд матери и кивнула.
«Смолчу, смолчу. Меня здесь вовсе нет — видимость одна. Твой муж, твой дом, делай что хочешь. Одного не могу в толк взять — зачем тебе понадобился этот хмырь? Каково тебе с таким жить — это после отца-то?!»
Отец с матерью раньше крепко друг друга любили. Десси когда-то это было очень важно, и она отца допрашивала с пристрастием. Тот плевался от «бабьих разговоров», но рассказывал, что было и как — куда денешься?
Они, отец с матерью, Дон и Ода, вместе росли, делили игрушки, дрались, мирились, потом подглядывали друг за дружкой: летом — у реки, зимой — на гаданьях. А потом увидели друг друга наново, и все у них пошло, как испокон веку заведено: гляделки, оклики, руки.
Одно лишь висело над ними темной тучей — Ода была единственная дочка и наследница семейного добра, а у Дона в доме подрастали еще двое братьев и сестра.
И когда Дон и Ода впервые поцеловались в выстуженных сенях, девушка зашептала горько:
— Не отдадут ведь меня, голубчик!
А он ответил спокойно:
— В примаки пойду.
И Одины щеки заполыхали от смущения и счастья, потому что большего доказательства любви измыслить было невозможно.
Дон уломал родителей. Те посватались. Сговорились сыграть свадьбу в следующую зиму. А осенью на ярмарку в Купель, ближний городок, пришли шеламцы.
Их было двое. Один — кряжистый румяный здоровяк, другой — летами постарше и плечами поуже. Их узнавали сразу по заткнутым за ленты шляп медвежьим когтям, по дорогому оружию, добротным солдатским сапогам и чуть снисходительным улыбкам. Лавочники скидывали для них цены — то ли из уважения к защитникам Королевства, погубителям чужан и лесных чудищ, то ли из боязни нарваться на колдуна. Но шеламцы пришли не торговаться.
Здоровяк расчистил круг, бросил на середину кошелек и заявил, что эти деньги достанутся тому, кто победит его, Лина Тростинку, в единоборстве. Но хотя кошелек, падая, аппетитно звякнул и причмокнул, супротивников сразу не нашлось. Тогда здоровяк добавил несколько своих соображений на счет деревенских слизняков. Слизняки мгновенно превратились в гордых орлов и ринулись в бой. Только ни один из них не продержался дольше сотни ударов сердца. Каждый вдруг обнаруживал, что земля сегодня слишком скользкая.