Почувствовав зов, он вскочил на ноги. Чрево Шелама ходило ходуном, призывно гудело, как пчелиная матка в улье, манило туда, к себе, в себя, в сладкое средоточье забвенья и покоя. Искушение было так велико, что у него свело лапы и засвербело под шкурой — ему казалось, что он бежит, но он оставался на месте.
Несколько мгновений он испытывал такую всепоглощающую печаль и чувство утраты, что померкло даже воспоминание о былой ослепительной боли. И все же он снова выжил. Упал на землю и понял, что колотится лбом о жесткий ствол ели, а руками изо всех сил цепляется за корни. Человеческими руками. И когда он увидел свои пальцы, с которых не сошли еще до конца следы перстней, ему вдруг полегчало.
«Это тебя не касается, — сказал он себе. — Ты — человек. Тебя позовут позже».
Все еще удерживая над головой горящий меч, Десси разлепила веки, дабы убедиться, что все закончилось. И остолбенела. Что-то все же пошло не так. Исход зверей закончился, но на поляне она была не одна. Прямо перед ней, взъерошив на загривке шкуру, стояла молодая зеленоглазая рысь.
— Тебе чего? — хрипло спросила Десси, отступая на шаг и поражаясь глупости собственного вопроса.
Вместо ответа рысь припала к земле, зашипела и, прежде чем шеламка успела испугаться, прыгнула. Ударила всеми четырьмя лапами ведьму в грудь и вместе с ней опрокинулась в ничто, за Меч Шелама.
— Ну наконец-то!
Оглушенная Десси сидела в снегу, тупо соображая: «Как это получилось? Что это получилось?»
И тут кто-то решительно схватил ее за руку, отряхнул с ее платья снег, накинул ей плечи плащ, приговаривая:
— Наконец-то! Где ты пропадала? Я даже не знал, где искать. Следил за тобой сначала, а потом потерял и просто ждал, как дурак. Все, теперь я с тебя глаз не спущу.
«Неужто?» — ахнула про себя Десси.
Поспешно откинула капюшон. Отстранилась, присмотрелась. Нет, не Клайм. Кто-то другой. Высокий, куда выше Клайма. В плечах широк, в поясе узок. Черноволосый. Даже, пожалуй, чернокудрый. Волосы длинные, до плеч, густые, вьются крупными волнами. Черноглаз. Борода короткая, жесткая. Одет… вот с одеждой что-то странное. Не разглядеть. Брезжит, как-то расплывается в глазах. Но оружия при нем нет.
Пока она так рассуждала, черноглазый без всякой куртуазности сгреб ее в охапку, прижал к себе, чмокнул в губы, шкрябнув по щеке бородой:
— Ну довольно, пошли домой, там все расскажешь.
И повел, а она побрела, не посмев возразить, думая про себя: «Как это? Кто это? Что это?»
Лес вокруг был прежний — черный, малоснежный. Только сам снег слабо светился — из глубины, как угли под золой. А потом она различила вдали другой свет — желтое пятно с ровными краями, перечеркнутое крест-накрест. Присмотрелась и поняла: окно. Точнее, отсвет от окна на снегу.
Черноглазый уверенно шагал в ту сторону, и скоро перед ними встала избушка — не охотничий домик на столбах, нет, обычный пятистенок, только маленький. Такие в Пришеламье строили изредка — если отделяли кого-то из братьев с семьей на пасеку, мельницу или тоню или, наоборот, бездетные старики отдавали миру землю и перебирались в крепость на прокормление. Ограды вокруг дома не было, яблонь, колодца или следов гряд тоже.
Черноглазый отворил дверь, провел Десси через темные сени в избу. Ведьма огляделась. Изба как изба: лавки вдоль всех стен, печь у самой двери, в другом углу кровать на двух человек с пологом и множеством перин. По полу уложен зигзагом пестротканый половик. Напротив печи, у окна, стоял стол, и на нем в светце — дорогая вещь, литая медь с узором из хмеля да птичьими лапами внизу — горела лучина. Язык пламени длиной с добрую ладонь освещал всю светлицу и совсем не давал копоти. Десси глянула вверх, увидела привычный для черной избы дымоволок из полого осинового ствола, зато не увидела привычного облака чада под потолком. Зябко поежилась и осторожно положила ладонь на печь. Тепло в доме — а холодная совсем. Да и от стен тянуло нежилой сыростью.