Выбрать главу

Питер Джеймс

Умри завтра

С глубоким почтением посвящается памяти Фреда Ньюмена

1

Сьюзен ненавидит этот мотоцикл. Постоянно твердит о смертельной опасности – якобы ничего нет хуже гонок на мотоциклах. А Нат с большим удовольствием снова и снова указывает, раздражая ее, что она фактически допускает статистическую ошибку. Опасней всего кухни. Вероятность погибнуть там больше всего.

Как врач реанимационного отделения, он ежедневно в том убеждается. Бывают, конечно, тяжелые мотоциклетные аварии, только нет никакого сравнения с несчастными случаями на кухнях.

Ткнув вилкой в кусок хлеба в тостере, люди гибнут от электрошока; падая с кухонной табуретки, ломают шею; подавившись, задыхаются насмерть; умирают от пищевого отравления… Нат особенно любит рассказывать о пострадавшей, доставленной в Королевскую больницу графства Суссекс, где он работает – или, скорее, по его выражению, ишачит, – которая полезла прочистить засорившуюся посудомоечную машину и напоролась глазом на нож.

Мотоциклы вовсе не опасны, даже его красная зверюга «хонда-файерблейд», способная за три секунды разогнаться до шестидесяти миль в час, о чем он постоянно напоминает. Проблему представляют только другие водители на дороге. Но за ними просто надо бдительно следить, вот и все. Кроме того, «файерблейд» выбрасывает гораздо меньше проклятых выхлопных газов, чем допотопная «ауди» Сьюзен.

Но Сьюзен пропускает все его доводы мимо ушей.

Не обращает внимания и на его вечные стоны по поводу необходимости проводить Рождество – до которого остается всего пять недель, – с ее неукротимыми, по его убеждению, и необузданными родителями. Покойная мать старательно внушала Нату, что выбирают друзей, но не родственников. Совершенно верно, черт побери.

Он где-то вычитал, будто мужчина ждет, что после свадьбы жена не изменится, а женщина первым делом старается переделать мужа.

В этом Сьюзен Купер вполне преуспела, используя самое смертоубийственное орудие женского арсенала – шестимесячную беременность. Нат, конечно, гордится до чертиков, но с глубоким отчаянием понимает, что отныне придется жить реальной жизнью. Сменить «файерблейд» на более практичное транспортное средство. На какую-нибудь легковушку-универсал или микроавтобус. Или на дизельно-электрический гибрид, который удовлетворил бы социальные и светские претензии Сьюзен. Господи помилуй!

Что за радость в подобной езде?

Вернувшись домой лишь под утро, он, зевая, сидел в маленьком коттедже в Родмелле, в десяти милях от Брайтона, глядя в утренних новостях на смертоносные бомбежки Афганистана. На экране 8:11, на наручных часах 8:09, а в сознании глухая ночь.

Отправил в рот ложку воздушных пшеничных хлопьев, запил апельсиновым соком и черным кофе, побежал наверх, поцеловал Сьюзен, похлопал на прощание по вздувшемуся животику.

– Езди осторожно, – предупредила она.

«Думаешь, я неосторожно езжу?» – мысленно хмыкнул он и сказал вместо этого:

– Люблю тебя.

– Я тоже. Звони.

Нат снова поцеловал жену, спустился, надел шлем и кожаные перчатки, вышел в морозное утро, вывел из гаража тяжелую красную машину, звучно захлопнул за собой дверь. Хотя земля примерзла, дождя давно не было и дороги не покрыла коварная черная наледь. Рассвет едва брезжил.

Он взглянул вверх на занавешенное окно спальни и в последний раз в жизни нажал кнопку стартера любимого мотоцикла.

2

Линн Беккет позвонила в подъезде медицинского кабинета, ясно осознавая, что доктор Росс Хантер – одна из немногочисленных постоянных величин в ее жизни. Фактически, если честно сказать, трудно припомнить что-нибудь другое столь же постоянное. За исключением неудач. Беды определенно преследуют. Она всегда умела совершать ошибки. Поистине блистательно. Запросто может угробить всю Англию.

Если описывать жизнь в двух словах, то получится череда катастроф протяженностью в тридцать семь лет, начавшихся с мелочей вроде отсеченного дверцей машины кончика указательного пальца в семилетнем возрасте и неуклонно с тех пор усложнявшихся. Сначала Линн не оправдала ожиданий родителей, потом мужа, теперь в качестве матери-одиночки искусно обманывает ожидания дочери.

Приемная доктора Хантера располагалась в большой эдвардианской вилле на тихой Хоув-стрит, которая некогда вся была жилой. Множество великолепных домов рядовой застройки давно снесены, вместо них выросли блочные многоквартирные ульи, а в уцелевших зданиях разместились конторы, врачебные кабинеты.

Линн вошла в знакомый вестибюль с запахом политуры со слабой примесью антисептиков, увидела в дальнем конце за столом секретаршу, которая разговаривала по телефону, и прошмыгнула в комнату ожидания.

За пятнадцать с лишним лет в просторной, но сумрачной комнате ничего не изменилось. То же пятно от протечки на оштукатуренном потолке, по форме слегка напоминающее Австралию, то же каучуковое растение в горшке перед камином, тот же затхлый запах, разношерстные стулья, диванчики, словно купленные в незапамятные времена на аукционной распродаже вещей, конфискованных за долги. Кажется даже, будто журналы на круглом дубовом столике годами не обновляются.

Она взглянула на дряхлого старика, утонувшего в кресле с выпирающими пружинами. Он крепко держался за воткнутую в ковер палку, словно боялся окончательно провалиться. Рядом с ним нетерпеливый с виду мужчина лет тридцати в синем пиджаке с замшевым воротником сосредоточенно жевал жвачку.

На стеллаже, как всегда, навалены брошюры, одна из которых советует бросить курить, хотя Линн в данный момент с взвинченными до предела нервами охотно последовала бы совету курить больше прежнего. На столике лежит свежий номер «Таймс», но в таком состоянии на газете не сосредоточишься. После вчерашнего звонка секретарши доктора Хантера с просьбой явиться утром пораньше Линн даже глаз не сомкнула. Потом ее затрясло от резко упавшего сахара в крови. Лекарство она приняла, но за завтраком с неимоверным усилием проглотила лишь ложку.

Усевшись на краешке жесткого стула с прямой спинкой, Линн полезла в сумочку, нашла пару таблеток глюкозы, сунула в рот. Зачем доктор Хантер ее срочно вызвал? Из-за результатов анализа крови, сделанного на прошлой неделе, или – скорее всего – из-за Кейтлин? В прежних пугающих случаях, когда она, например, обнаружила у себя на груди уплотнение или с ужасом увидела в безобразном поведении дочери признаки мозговой опухоли, он звонил сам, сообщая хорошие новости о биопсии, сканировании, анализах – нечего беспокоиться. Словно можно когда-нибудь не беспокоиться насчет Кейтлин.

Линн закинула ногу на ногу, снова опустила. Она хорошо оделась – в свой лучший костюм из шерсти и кашемира, купленный на январской распродаже, с длинным синим вязаным кардиганом и черными брюками. На ногах черные замшевые сапожки. Никогда себе не признается, что старается хорошо выглядеть перед доктором. Конечно, не сногсшибательно – это искусство давно позабыто заодно с уверенностью в себе, – но по крайней мере привлекательно. Вместе с доброй половиной других пациенток она издавна втайне обожает доктора Хантера, хотя никогда не осмелится выдать себя.

После разрыва с Мэлом самооценка рухнула ниже плинтуса. В тридцать семь лет она еще вполне симпатичная и, по мнению многих подруг, брата, покойной сестры, была бы еще симпатичнее, если бы хоть отчасти набрала потерянный вес. Вид явно изможденный, осунувшийся – достаточно взглянуть в зеркало. Высохла от постоянных тревог, особенно за Кейтлин на протяжении шести с лишним лет.

Когда дочке исполнилось девять, у нее впервые обнаружили заболевание печени. С тех пор они обе как будто находятся в длинном темном туннеле. Бесконечные визиты к специалистам. Анализы. Короткие периоды в больнице здесь, в Суссексе, и более долгие – один почти на год – в специализированном печеночном отделении Королевской больницы Южного Лондона. Операции по имплантации эндопротезов в желчные протоки. Операции по их удалению. Бесчисленные переливания крови. Кейтлин так обессилела от болезни, что регулярно засыпала в классе. Не смогла играть на любимом саксофоне, когда ей стало трудно дышать. В подростковом возрасте начала озлобляться, проявлять непослушание, и чем дальше, тем больше. Постоянно требует объяснения – почему я?..