Потом пошел провожать Евгения Николаевича. И расставаться с ним, признаюсь, не хотелось: это был летчик. Как говорится, божьей милостью пилотяга. И генеральские погоны нисколько тому не вредили.
На другой день в плановую таблицу полетов было внесено подходящее упражнение: групповая слетанность пары на малой высоте. Ведущим запланировали Батю, ведомыми были мы с генералом — на спарке.
Пришли на полигон бреющим, метрах на пятидесяти. Батя строго выдерживал курс и высоту. Четкая тень его машины стремительно перемещалась по степи. Примериваясь я занял позицию чуть сзади и повыше ведущего. Осторожно опустил нос нашей спарки и пошел в атаку. Перекрестье прицела не сразу удалось наложить на цель, понял — дистанция должна быть больше. Кажется, в первом заходе я взял слишком большое упреждение. Впрочем, сейчас это было не главным, существеннее я считал определить, на какой высоте должен заканчиваться маневр, и не окажется ли он слишком рискованным.
Евгений Николаевич, занимавший место инструктора в задней кабине, никаких признаков жизни не подавал, добросовестно играя роль бесстрастного наблюдателя. Только после восьмой атаки сказал:
— Довольно. Пусть теперь Гесь атакует, а ты работай тень.
Мы поменялись с Батей местами. Он отстал, занял превышение метров в двести над нами и сразу перешел в атаку, предупредив:
— Атакую.
Маневр он выполнил четко и уверенно, будто всю жизнь только тем и занимался, что охотился за самолетными тенями. На выводе он доложил так же коротко:
— Высота сто.
И атаковал вновь, чуть-чуть увеличив угол снижения. Это было красиво.
А потом мы втроем валялись на траве, в сторонке от самолетной стоянки, генерал покусывал зеленую былинку и растягивая слова говорил:
— С одной стороны — заманчиво: скорость приличная, какое-то маневрирование цели можно со временем ввести… не сразу, когда освоитесь… только земля близко, ребята. А начальство этого так не любит.
— Какое, простите, начальство? — Спросил батя и дипломатично поспешил уточнить: — О присутствующих, понятно, речи нет.
— И зря! Себя я тоже имею в виду. Ты — слетаешь, он — слетает. Все хорошо, все красиво. Колокола, понятно, бум, бум! А потом какому-то лопуху маленько высоты не хватит, махнет мимо. Лопуха, конечно жаль, пусть и недоделанный, а все равно — человек. Кому держать за него ответ? Тому, кто разрешил! И понеслось: почему самолет-цель не летел выше (правее или левее)? Нормальное ли было превышение? А не мог ли летчик отвлечь взгляд на приборы?.. Да, вы не хуже меня знаете, как это бывает.
— Знаем. Еще Ленин говорил: один дурак может задать столько вопросов, что и сто мудрецов не ответят… И еще знаем: там, — Батя неопределенно махнул рукой в сторону солнца, — когда началось боевое соприкосновение, никто никаких ограничений по высоте, например, нам не устанавливал. То есть устанавливал нам — он, а мы — ему.
— Удивляюсь, — сказал я, — мы очень любим обсуждать кто, сколько и как сбил самолетов противника, что, конечно, правильно. Но не следует ли еще подробнее анализировать собственные потери?
— Что ты этим хочешь сказать? — насторожился генерал.
— Люди-то гибнут очень по-разному: одному не хватило горючего и он заваливается, не дотянув до дому, другой не справился с пилотированием на малой высоте и врезался в землю, кто-то погибает потому, что не увидел или увидел противника слишком поздно. Понимаю, часто бывает невозможно установить истинные причины гибели экипажа, но стремиться к этому надо…
— Он дело говорит, — поддержал меня Батя. — Если бы собрать всю погибельную, так сказать, информацию, заложить эти данные в компьютер и узнать, почему один в пятнадцати вылетах сбивает шесть самолетов противника, а другой в шестидесяти — ни одного и на шестьдесят первом — гибнет сам… Без новых данных новое мышление не народится.
Мы прощались на другой день ранним утром.
Генеральский «миг», заправленный под самые пробки, украшенный двумя подвесными топливными баками, поблескивал в низких еще лучах едва всползавшего на небо солнца.
Евгений Николаевич пристегнул наколенный планшет, с расписанным по минутам полетом, знаком показал механику — парашют давай, и прощаясь с нами, сказал:
— Решено. Пробую пробить идею. В порядке эксперимента для начала. Не просто будет, чувствую, но… надо.
Он пожал каждому руку и минут через пять, разбежавшись по бетону, перешел в набор высоты. На этот раз никаких крючков, никаких прощальных кругов не было. Машина была сильно перегружена и дорога предстояла ей дальняя.