Мои губы сами собой шевельнулись: «Бояться провала – в рай не ходить»? И сердце вдруг екнуло. Я отчетливо понял – это моя женщина. Из кончика ее черного хитинового сапога пер напрямую секс, а дурень сидел истуканом. Он провалился, сказав то, что говорить не следует. И она убрала ноги под столик.
– Не стоит напрягаться, – объяснила она.
– По привычке колетесь иголкой, доктор? – Он провалился еще раз. Мелочность не приветствуется. Это азбука.
Я должен был знать, где дом женщины, которая мне нужна. Я остался у темного тамбура ее подъезда, чтобы без помех видеть бабочку на охоте. Он целовал ее, она отбивалась руками.
– Идите же! – смеясь, повторяла она.
Он провалился в третий раз и умер на моих глазах. Все! Я засмеялся, она сама подошла ко мне.
– Кофе или жара? – Она приоткрыла красные губы, я увидел другие. Мое горло сдавило желанием, я не мог говорить.
– Жара, – выбрал я. – Когда? – Я хотел немедленно.
– Сегодня.
Она вручила мне ключ. Мне требовалось вернуть символ ее поражения, но я увидел мертвецки пьяную женщину. Это рай?! Я не беру трупы!
Провалилась она. Я ушел, чтобы не возвращаться.
Я взглянул вверх. Солнце шпарит вовсю, к нему с юга-запада плывут белые облака с коричневыми подпалинами на брюхе. Полдень, но ветер очень холодный – в горах снег.
– Сюда, – Кирилл кивнул на проход между двухэтажными домами из камышита и глины.
Мы остановились у входа, проемы окон зияли, часть из них забита фанерой, кое-где на ветру плещутся ветхие занавески. Дверей у подъезда нет. У облупившейся стены старая урючина. На ее гранатовых до черноты ветках парашютный купол розовых цветов. Урюк – азиатская сакура – цветет не больше недели. Но недолгая, убегающая красота никого не волнует.
– Вы к кому?
Из оконного провала высунулась девчонка. Сквозь прорехи розового купола ее узкие любопытные глаза блестят черной смородиной, голубое платье выцвело до белизны. Она улыбается, между зубами щербинка. Тощая, маленькая, счастливая девчонка в рамке их недолговечных розовых цветков. У меня защемило сердце. Такое редко со мной бывает. Почти никогда.
– К Мураду, – сказал Кирилл.
– А его нет! – засмеялась она. – В магазин ушел. Я его с пакетом видела.
– Зачем в магазин? – возмутился Кирилл, в его сумке тренькнули бутылки. – Мы все принесли.
– Ой! – насмешливо протянула девчонка. – Опять песни-танцы будут. Опять не спать. Опять ругаться, – она счастливо засмеялась. – А вы идите-идите. Там не заперто.
Мы поднялись на второй этаж, толкнули обшарпанную дверь и, отодвинув дырявую занавеску, вошли в комнату. Давно я не видел такой нищеты. Стены грязные, в потеках и пятнах. Ящики идут за стол и шкафы. На одном из них тюбики с красками, кисти, бутыли с растворителями, среди них скипидар. На выщербленном полу сваленные в кучу картонные, сплющенные коробки. В углу топчан со старым матрасом, почти без белья. Окно смотрит на север, как и положено – свет лучше. Но все равно сыро, темно.
Не предлагать много, решил я, глядя на оплывшие свечи в бутылках.
– Нет электричества. Давно, – Кирилл проследил мой взгляд. – Дом не на балансе. Умирает.
У окна стоял самодельный, грубо сколоченный мольберт, прикрытый грязной тряпкой. Я тронул ее рукой.
– Не надо! – запоздало воскликнул Кирилл. – Не любит. Если с похмела, орать будет.
– Поздно. – Тряпка слетела, открыв пылающий сноп солнца.
До самого горизонта ярко-желтые песчаные барханы, к ним лепятся вылинявшие войлочные шатры. На древесных искривленных стеблях шафрановые воздушные одуванчики сожженных солнцем листьев. А над холмами в кругах палящего солнца и пыльного суховея парит магрибская двоица. Он – в ярко-синем аба и голубой куфии, она – в пламенно-красной галабее. Он рукой уже снял с ее лица ярко-синий хаик. Она потупила взор, на щеках пылает отблеск галабеи, но на губах бесстыдная, еле заметная улыбка. Он вожделеет, она покорно ждет. И – сколько хватит глаз – опаленная чужой страстью безжизненная пустыня.
Неплохо. У меня засосало под ложечкой. Вот она, невнятная любовная двоица – он в синем аба, она в красной галабее. Странное сочетание, красный и синий – цвета Богородицы, но эти персонажи не святые, нетрудно понять.
– Ну и как? – Кирилл вгляделся в мое лицо.
– Ничего, – без выражения ответил я.
– Пальцами пишет, чудак, – Кирилл легко погладил ладонью холст, остро пахнущий маслом. – Есть настроение. Согласитесь. Даже в этой халупе светлее стало.
Жарче, молча не согласился я.
– Ну и как? – повторил Кирилл.
– Шагал, – усмехнулся я и коснулся холста кончиком пальца. Ее вылепленные пальцем жаркие губы обожгли мою кожу. Ярко-красная точка оказалась колкой, как жало. Ты точно знаешь, чего желает синий аба, но глаз красной галабеи не видишь, только улыбку. Чего она хочет? Жару или кофе? Мертвецки пьяным бабам все равно, из кого выбирать… Да что со мной? Я все забыл. Скучно…