Он встал с пола и уставился на меня своими хитрющими глазками. Я же ничего не видел, я искренне плакал, а потому мне было сейчас все равно, как именно он на меня смотрит и что при этом происходит в его голове.
– Но, если я вас правильно понял, вы же сами сказали, будто видели, как он вышел из гостиницы и отправился обедать, – напомнил мне детектив.
– Ну конечно, я видел мужчину в длинном плаще. Разумеется, я решил, что этот мужчина – мой друг. Кто же это еще мог быть?
– Конечно, это тот самый господин, который передавал мне ключ от этой квартиры, – подтвердил побледневший констебль.
Маккензи повернулся на его голос, и по его лицу можно было понять, что он готов сейчас лично растерзать несчастного стража порядка.
– Вы вообще что-нибудь сейчас соображаете? – крикнул шотландец. – Какой ваш личный номер, чтоб вас!.. П-34? Ну, дорогой мой, теперь молите Бога, чтобы вот этот джентльмен оказался жив и здоров, пока я нахожусь здесь. Иначе вы знаете, в чем я вас смогу обвинить? В соучастии в убийстве, самом настоящем убийстве, вы хоть это сейчас понимаете или нет?! Да вы не полицейский, вы просто какая-то бесчувственная непрофессиональная свинья в мундире! Но и это еще не все. Вы знаете, кого вы только что упустили? Вы хоть знаете, кто сейчас вот так запросто прошел мимо вас и всучил вам этот проклятый ключ?! Это был сам Кроушей, ни убавить ни прибавить! Да-да, именно тот самый Кроушей, что удрал еще вчера из Дортмура. И вы его преспокойно отпустили, П-34! Так знайте, если я его сейчас не схвачу, я лично позабочусь о том, чтобы вас с позором выгнали из полиции. Все ясно?!
Он погрозил констеблю кулаком и покрепче стиснул зубы. Это было что-то новое, хладнокровный и равнодушный шотландец все же проявил свои человеческие эмоции – хотя бы таким образом. В следующий миг он словно растворился среди нас, покинув номер Раффлза.
– Сложная это штука – самому разбить себе голову, – признавался мне позже мой друг. – Гораздо проще было бы перерезать себе горло. Но это слишком опасно. А вот хлороформ совсем другое дело. Особенно если учесть, что тебе приходилось использовать его ранее на других и теперь тебе известна его точная дозировка. А ты подумал, что я и в самом деле погиб, да? Бедный мой Зайчонок! Надеюсь, Маккензи видел выражение твоего скорбного лица?
– Конечно, – кивнул я, но не стал уточнять, что Маккензи мог видеть не только это, но и многое другое.
– Ну и чудесно. Пусть запомнит навсегда, как мы переживаем друг за друга. А ты не думай, что я обошелся с тобой жестоко? Я действительно побаиваюсь этого человека. Но мы теперь должны быть вместе до конца. Надеюсь, ты понимаешь это?
– И вместе с нами теперь до конца остается наш общий друг Кроушей, так, что ли? – грустно вздохнул я.
– Ничего подобного! – убедительно произнес Раффлз. – Старина Кроушей, конечно, парень что надо, но он честный малый и поступит с нами так же, как и мы поступили с ним. Теперь мы квиты, игра закончена. Я полагаю, Зайчонок, что нам больше никогда не придется столкнуться ни с ним самим, ни с кем-либо из его «профессоров».
Дар императора
I
Когда владетель Каннибаловых островов выказал оскорбительное неуважение к королеве Виктории, а один из европейских монархов начал слать ему телеграммы, поздравляя с этим подвигом, реакцией Британии явилось удивление, смешанное с возмущением, поскольку в те времена подобные выходки еще не сделались столь обыденными, как теперь. Однако, когда выяснилось, что за поздравлениями, дабы те не расценивались как пустой звук, последует ценный подарок, имеющий политическое значение, все поначалу дружно решили, что бледнолицый и чернокожий владыки разом лишились рассудка. Причиной подобных умозаключений стало то, что дар представлял собой бесценную жемчужину, в свое время добытую в Полинезии английскими корсарами и преподнесенную предкам европейского правителя, которому представился случай восстановить справедливость и вернуть сокровище законному владельцу. Но события вдруг приняли совершенно неожиданный оборот, и громкий дипломатический скандал не заставил себя долго ждать. Стало известно, что же это за монарх, который осмелился нанести почти что открытое оскорбление «владычице морей». Им оказался германский император Вильгельм Второй. Разумеется, истинной причиной его великодушия и внезапно проснувшегося стремления к справедливости являлось нечто иное. Кайзер буквально бредил идеей мирового господства, а бурно растущему молодому германскому флоту с каждым годом становилось все теснее в маленьком Балтийском море. Стало очевидно, что за этим демаршем и высокопарными заявлениями о «законном владельце» скрывалось стремление императора и его адмиралов обзавестись базами в южных морях. Правительство Ее Величества не преминуло заявить громкий протест. В ответ на это кайзер Вильгельм воинственно закрутил кверху свои знаменитые усы и демонстративно рявкнул на всю Европу: «Чем больше врагов, тем больше чести!» Флот британской метрополии был на всякий случай приведен в боевую готовность, а скандал из уютных кабинетов Уайтхолла выплеснулся наружу.