…Но сейчас книга не хотела открываться. Я испугалась и поскорее поставила ее на место.
Сломанное крыло
Мне часто бывает грустно. А может быть, мне грустно всегда. А может быть, для этого есть другое слово. Например – пряха. Вдруг быть пряхой – это и значит быть грустной, одинокой, ходить по маленькому острову и ждать, ждать, ждать. Я не знаю чего. Чего-нибудь. Мои одинаковые дни приносили одинаковые вопросы, которые не имели ответов. Я тосковала по кому-то, с кем можно поговорить, кого можно взять за руку, от кого можно дождаться слова в ответ.
Однажды на берегу я нашла птенца с перебитым крылом. Он был совсем крохотный, бесстрашно разевал рот и шипел на меня. Я не понимала, чей это птенец, он не был похож ни на одну птицу, которую я знала. Серое брюшко и спинка, серая шея и голова, а крылья – черные до синевы. И синий хохолок на голове. А клюв – желтый. Так много красок в одном существе заворожили меня. Я осторожно протянула руку и ласково зашипела:
– Шшшш-шшшш…
Мне казалось, что надо говорить на его языке, так он лучше меня поймет. И правда, он будто успокоился, перестал шипеть сердито, а потом и вовсе замолчал, уставился на меня черным круглым глазом. Я тихонечко погладила его по спине, а потом по голове. Птенец заклокотал, и я увидела, что одно крыло у него неестественно вывернуто, сломано. Аккуратно взяла птенца на руки.
Я спряталась от старика среди валунов и там осторожно положила птенца на мох. Снова погладила его синий хохолок. Он был такой мягкий и нежный, нежнее теплой воды. Потом я аккуратно выщипала пух вокруг раны. Птенец ругался, клекотал и шипел, но не дергался. Он чувствовал, что я хочу помочь. Я соединила сломанные кости, нашла палочку, и мне пришлось оторвать подол у платья, чтобы примотать эту палку к косточкам. Они должны быть неподвижны, иначе не срастутся, это я хорошо понимала. Но птенец все время хотел расправить крылья, и моя повязка слетала. Я промучилась несколько часов, прежде чем догадалась, что нужно делать.
Я сняла гетры, выбрала ту, что меньше протерлась, снова наложила повязку птенцу, проковыряла дырки для лапок и натянула гетру на тельце так, чтобы птенец не смог расправить крылья. Я вспотела и ужасно устала, да и он тоже. Он задыхался от страха, а еще, кажется, хотел пить. Я понесла его к роднику и ткнула клювом в воду. Птенец напился и заковылял прочь от меня. Смешной, в моей полосатой гетре, он вертел головой, будто кого-то высматривал.
Я устроила ему гнездо за домом, там, куда реже всего заглядывают ветер и старик. Принесла ему сухой травы, старое одеяло, а еще – воды и моллюсков. Он уснул. Я сидела рядом с ним и молча гладила его перышки. Я не сказала ему ни слова, но у меня было ощущение, что мы долго-долго болтали о всяких интересных вещах. И я уже знала, что он учился летать, но не справился, а семья не заметила этого и улетела. Что такие, как он, живут там, где тепло и много разной еды растет прямо на деревьях. Я плохо представляла, как такое может быть, да и как выглядят деревья – тоже. Но я очень надеялась, что он поправится и научится летать.
Мы с Птенцом подружились. Теперь после завтрака я бежала к нему, а не на косу. Я кормила его, поила свежей водой, а потом мы шли гулять к четырем валунам или в дальнюю бухту. Он все время мне что-то рассказывал на своем птичьем языке. О том, как чешется под повязкой крыло, как хочется взлететь, какая вкусная была вчерашняя рыбка, а вот сегодняшняя, прости, не очень. Как холодно здесь у нас, и зачем их стаю вообще занесло в эти края…
Мне кажется, Птенец рассказал мне за эти дни больше, чем старик и Человек-Солнце за всю мою жизнь. Я тоже ему немножко о себе рассказала. Я шипела и стрекотала на все лады, и он слушал меня, склонив набок голову. Он меня понимал.
А потом нас увидел старик. Он смотрел, как мы идем рядом по берегу, как разговариваем, и сказал:
– Ее надо убить. Эту твою птицу. Она не должна тут жить.
Я испугалась. Я вдруг поняла, что он, этот седой старик, почти беззубый и худой, может взять и убить того, кого я люблю. И я не понимала почему. И поэтому мне было еще страшнее. Я хотела закричать на старика – и не смогла. Стояла и смотрела, а он смотрел на меня.
– Ну давай, скажи что-нибудь, о великая пряха! – вдруг захохотал он, и хохотал так долго, что слезы полились у него из глаз.
Тогда он подошел к морю, зачерпнул горсть воды, умылся и ушел в дом, не сказав больше ни слова. Вечером, спрятав Птенца в гроте на другой стороне острова, я лежала в кровати и смотрела, как старик что-то пишет в своей тетради. Я решила, что встану завтра пораньше и посмотрю в эту его тетрадь, попробую разобрать, что в ней написано. А вдруг и там будут картинки, как в книге, и я смогу понять, что он задумал? Я вспомнила картинку с девочкой и веретеном. Девочка была такая красивая! Интересно, а какая я? Красивая или нет? И какого цвета у меня глаза? Волосы, я знаю, черные, но вот глаза я никогда свои не видела, да и лицо тоже. Может, я страшная уродина, поэтому старик так не любит меня? Мне стало очень обидно, ведь я же не виновата, что такая, и я уткнулась поскорее в стену, стала думать о Птенце. Какой он ласковый и говорливый и как нам хорошо вместе. Мне снилось большое небо, в котором будет летать Птенец, когда его крыло заживет, и мне хотелось летать вместе с ним. Я проснулась поздно, когда старик уже начал кричать на меня, чтобы я поскорее сварила ему кашу.