Ралус: Будто вандербуты не убивали невиновных! Мой брат…
Колдун: О, убивали, и еще как! Но то были их враги, а люди островов убили своих, безвинно, точнее, придумав вину, которой не было. Они сами себя прокляли, а такое проклятие сильнее всех прочих, и…
Ралус: Как его остановить?
Колдун: …и его нельзя повернуть вспять.
Ралус: Я тебе не верю! Болезнь уже начала отступать!
Колдун: Это ненадолго.
Ралус: Должен быть способ! Отец обещал мне!
Колдун: Он был, но люди островов убили тех, кто мог им помочь. Такое вот хитрое проклятие: снять его может только тот, кого убили. А иначе проклятие будет шириться, пока не уничтожит всех, до последнего человека. Но они это заслужили, ты не находишь?
Ралус: Что нужно делать? Говори!
Колдун (вздохнув): Те, кто безвинно погиб от рук своих же соседей, должны простить их. Но не поплывешь ведь за ними к Воротам смерти.
Ралус: Нет. Не поплыву.
Он не смотрел на меня. В неясном свете огня его глаза казались черными впадинами на бледном лице. Ралус знает мою историю. Может быть, он один и знает ее от начала до конца. Да, меня убили, но я не умерла. Моя мама лежит с черным камнем на дне морском. Мой отец убит тем, кто считался его кровным братом. Но я – жива.
Я еще какое-то время стояла, оглушенная всем, что услышала, потом тихо вышла из дома. Колдун сделал вид, что не заметил, но я уловила его внимание, его интерес, его догадку. Тело не слушалось меня, будто было чужое.
Я стояла, смотрела в лицо пустоши, дышала воздухом, который после комнаты колдуна казался мне свежим, и снова и снова представляла, как мою маму тащат через весь Окаём, как стелется за ней алый след родовой крови, как она прижимает меня к груди и поет, а все – и те, кто ведут ее, и те, кто просто смотрят на это, – все они молчат и не вмешиваются. И только ее песня будет преследовать их до конца дней. Песня и проклятие. Которое они сами на себя наложили, позволив всему случиться.
Голос Ралуса вывел меня из оцепенения.
– Уна! – позвал он, и из травы вспорхнули две птицы.
– Уна! – прокатилось эхом по пустоши.
– Уна! – застучало у меня в висках.
Он взял меня за руку, выпалил:
– Семь прях да благословят тебя, девочка! Острова спасены! Они спасены, Уна, ты снимешь с них проклятие! Нужно всего-то простить, понимаешь? И все! Столько лет…
– Четырнадцать, – прошептала я, но Ралус меня не слышал.
– Я думал, нам придется высушить море и перевернуть мир, но надо только простить, Уна!
– Простить? – Я оттолкнула его руку и напомнила: – Они убили меня! И мою маму!
Ралус сразу успокоился. Лицо его сделалось строгим и печальным, но оставалось при этом решительным.
– Да. А мой брат убил моего лучшего друга и сводного брата. И я ношу сейчас имя братоубийцы, притворяюсь им, терплю все эти взгляды, полные страха, и я знаю, ради чего: чтобы выжили Книта, Сольта, Ида и Эльмар. Чтобы выжили Лурда и ее дочери. Чтобы выжили сотни людей, которых ты даже не знаешь и которые не знают тебя. Если еще не поздно.
Его последние слова наполнили меня холодом. «Если еще не поздно…» Как давно мы покинули острова? Что там творится сейчас? Живы ли Эльмар и малышка Ида? А Книта и Сольта?
– Я не умею прощать, – проговорила я. – Не знаю, как это делать. Я никогда не пробовала.
Ралус снова взял меня за руки и сказал:
– Я тоже не очень-то умею. Так и не научился за всю жизнь. Но мы спросим у Рэллы, у Барви, у Луры, мы будем спрашивать у всех подряд. Кто-то должен знать. Мы спасем их, Уна. Спасем острова.
Я не заметила, как из дома вышли Си и Лура. Я вглядывалась в пустошь и думала о словах Ралуса, о том, что может быть поздно. Очнулась от вопроса Луры:
– Что дальше?
Ралус положил руку мне на плечо и ответил не сразу. Он тоже смотрел в бесцветный горизонт, думал и молчал.
– Ралус, – поторопил его Лура, нервно оглядываясь на дверь дома.
– Умом я понимаю, – сказал Ралус, – что надо ехать во дворец. Но Уна и есть тот младенец, которого убили жители островов, но который чудом выжил. И сердце подсказывает мне, что надо искать кого-то, кто поможет Уне пройти этот обряд прощения, или как он там называется. Кого-то, кто научит ее. Но где искать и кого, я не знаю.
Теперь все смотрели на меня, а я опустила голову, чтобы не видеть их лиц. Наши лошади нетерпеливо фыркали. Им тоже не нравилось это место.