Тереза, выходя к публике, обращалась к простым людям с простыми словами, делая это тоже запросто, как человек без титула и состояния. И сегодня, открывая праздник, по обыкновению, начала со слов.
– Учёные правы, принцессу спасло солнце, – сказала она. – Но не только. Весь этот мир поёт, и его музыка не даёт нам пропасть. Это – те непорочность и благочестие, что поднимают вверх!
За великим торжеством духа последовал праздничный пир. На набережных и улицах царило шумное карнавальное столпотворение. Принцы и принцессы, Арлекины и Коломбины, тигры и драконы встречались на каждом шагу, и никого не насторожило множество игуан в длиннополых дорожных плащах, появившихся в городе с началом сумерек. Все они держались вместе, и их число час от часа увеличивалось. В центре толпы стояли двое: у первой ящерицы из-под маски торчала борода, у второй – концы длинных чёрных локонов.
– Ровно в полночь ты отопрёшь дверь в северной стене, – сказала бородатая игуана.
– Хорошо, Карафа, – женским голосом отозвалась вторая.
Зал торжеств, украшенный гирляндами живых орхидей, был полон блеска и размеренного движения, – драгоценности, звёзды, эполеты и аксельбанты текли сияющей рекой. Гости подходили к подиуму, где виновница торжества стояла рядом с отцом.
Унция, словно шнурок сонетки, дёргала кисть парадного, украшенного шитьём, пояса.
– А мы пойдем завтра в океан?
– Ничто нам не помеха!
Отец всегда так говорил, когда она о чём-то просила.
– В океане, – девочка обняла сильную шею над золотыми петлицами, – я открою тебе один секрет.
– Открой сейчас, душенька.
Унция оглянулась на гвардейца с церемониальной алебардой и торопливо зашептала:
– Никакой горячий воздух тут ни при чём, это – Голос и Взгляд, это они спасли меня! – расставила невидимые акценты, и отец понял – посмотрел в глаза и улыбнулся.
– Пусть они всегда будут с тобой, родная, – сказал на ухо.
К подиуму церемонно подплыла чета придворных.
– Принцесса – истинный ангел, – поклонился седой кавалер.
– Неудивительно, что она умеет летать, – сделала книксен его супруга.
Вокруг уже начиналось столпотворение, когда вошла Тереза, несколькими нотами, с порога озаряя зал, и все взгляды устремились к ней.
– Да здравствует музыка! Да здравствует опера! Слава Королеве-Соловью! – раздалось тут и там.
Сияли огни и лица людей, – вокруг было столько света, сколько Унция ещё никогда не видела. Ей с необъяснимой силой захотелось быть в этом зале как можно дольше, но куранты сыграли половину одиннадцатого, и родители, благословив, отправили девочку в постель.
Проснулась Унция от шума с площади, решив, что это гости зажигают петарды, но тут громыхнуло прямо за дверью спальни. В следующий миг в комнате зажёгся свет, и кровать обступили незнакомцы, с головы до ног забрызганные клюквенным сиропом. Они потоптались и расступились, пропуская вперёд игуану в бальном платье. Чешуйчатая кожа поползла с головы, высвобождая густые чёрные локоны, и на Унцию уставились цыганские глаза красавицы Медины.
Потолок спальни остался позади, поплыли приглушённые огни коридоров и лестниц, а потом разом ослепили люстры знакомого зала. Девочка и опомниться не успела, как оказалась босиком на серебряном блюде. Холод металла прогнал остатки сна, но она никак не хотела верить, что всё происходит на самом деле.
Вооружённые люди входили, снимая маски и открывая потные, разгорячённые лица.
– Говори, Карафа! – взывали они к невысокому бородачу, вставшему рядом с принцессой.
Толпа уже притёрлась вплотную, когда мужчина поднял руку, устанавливая тишину.
– Чу! – он поднёс палец к губам, заставляя утихнуть последние шорохи. – Кто-то что-то слышит?
– Не-е-ет! – нестройно отозвался зал.
– Хоть один звук? – Карафа обвёл толпу взглядом. – Хоть одну нотку?
– Не слышим!
– Именно так, братья. Мир молчит! – он возвысил голос. – Мир просто не умеет петь! Вот оно, простое доказательство нашей правоты, львы! – поспешно отвёл взгляд от маски ящерицы. – Но, мы по горло сыты сказками и ложью! И мы больше не будем слушать ничьи голоса, пусть и такие манящие, какой был у Королевы-Соловья!
По толпе пробежал ропот.
– Я сказал, был, – бородач вновь поднял руку, – потому что всё начатое следует доводить до конца. Нельзя быть наполовину королевой, а наполовину – соловьём. Но теперь, когда её величество целиком стала птицей, можно гордиться, что это мы, своими руками, вот этими руками, – он потряс растопыренными пятернями, – отпустили её на свободу. Ведь в мире нет ничего выше свободы!